Марчин Вольский - Пес в колодце

Тем не менее, начиная с памятной засухи, многие знаки доказывали, что фортуна повернулась к Республике задом; на следующий год пришло страшное наводнение, после него — нашествие саранчи. Я помню такие дни, когда тучи насекомых полностью заслоняли небо. Зато зимой наступили небывалые морозы, так что дети могли кататься по льду лагуны. В свою очередь, как раз перед сбором урожая случился такой страшный голодомор, что в провинции бывали случаи людоедства, а матери, по причине отсутствия пищи, должны были убивать собственных детей. Саму Розеттину еще защищали запасы в амбарах и золото, за которое закупали зерно на Севере и по морям сплавляли его к нам. Но старые люди говорили: что идут, мол, последние дни, предсказанные святым Иоанном Евангелистом на острове Патмос, они запирались в церквях и, бормоча беззубыми челюстями литании и антифоны, выглядывали скорого пришествия Господа. Впрочем, множились знаки и на земле, и на небе, которые даже рационалиста Маркуса переполняли беспокойством. Статуя Марии Девы в соборе заплакала кровавыми слезами, и ничто не могло этих слез остановить; молния разбила памятник Джулиано Гранде, основателя города; на южном небе появилась огромная комета, с каждым днем становящаяся все больше, так что ночи стали походить на день. Мне рассказывали, что у жителей Сицилии и Пелопоннеса от ее жара кожа начала темнеть гораздо сильнее, чем до того. Так что в страшной тревоге ожидали удара этой звезды в землю, что и по правде могло бы привести к уничтожению человечества, по мнению одних — по причине перемещения всяческих вод, другими словами, речь шла о новом всемирном потопе; по мнению же других — по причине сожжения всего воздуха в ее огне, так что все попросту задохнутся. Многие развратные богачи распродавали свое имущество и отправлялись в глушь, чтобы жить там отшельником. Хотя иные, наоборот, желая перед концом света испытать всяческие утехи, предавались неумеренному извращенному разврату. Говорят, что на западе пару монастырей его обитатели превратили в дома разврата, чему я особо не верил, потому что, хотя о том и много говорилось, никто как-то не мог привести названий этих монастырей. А последней зимой стадо громадных дельфинов, прозванных ионами, в огромном количестве выбросилось на пески Лидо ди Сан Джорджио, где — несмотря на все уговоры и усилия монахов, сталкивающих их назад в воду — животные предпочли остаться на суше, где все и подохли.

Не удивительно, что все чаще случались голодные бунты. Простой народ роптал на богачейЮ и все вместе задумывались над способом умолить разгневанного Творца. Ожили давние конфликты различных партий… Гуэрани искоса глядели на Пацци, Урбини — на Гривальди, а наемные убийцы Барцуолли убили сына Торрелли возле Соляных ворот в самую Страстную Пятницу. Ко всему еще появилась новая хворь, одни говорили, что вызванная интимными контактами, другие — будто бы разносящаяся даже через поцелуи. Трудно было в это поверить, поскольку дядя Бенедетто, который через какое-то время заболел ею и отдал Богу душу осенью, когда меня уже не было в Розеттине, давным-давно уже ни с кем не целовался, а телесные вожделения остались для него в далеком прошлом. У заболевших начиналась горячка, настолько ужасная, что из всех пор у них исходил кровавый пот, после чего они умирали, а те немногочисленные, которым удалось выжить, в основном, очень молодые люди, теряли зрение.

Так что нет ничего удивительного, что все, за исключением, возможно, только меня, поскольку я был занят поисками Беатриче, задавали себе вопрос: "Кто во всем этом виноват?". Сомнений не было у отца Филиппо, а еще больше — у Джузеппе, его молодого ученика, который только что прибыл из Испании.

— Все эти бедствия — кара за грехи наши!

Здесь следует поместить пару слов про Джузеппе ди Пьедимонте. Никогда мне не удалось углубиться в душу этого монаха. Чрезвычайно худой, с глазами, горящими словно два вулканических кратера, казалось, он совершенно был лишен искушений и чувств, представляя собой людское воплощение архангела. В иное время предупредительно вежливый и чрезвычайно скромный, в выгоревшей, заплатанной сутане, стоя на амвоне, он преображался в пророка родом, скорее, из Ветхого, чем Нового Завета. Было нечто в его взгляде и в голосе, что лишало тебя воли, вызывая в аудитории напряженность, возбуждение, что заставляло слушать его и соглашаться с тем, что монах говорил. Лично меня он раздражал, но вот находящимся в состоянии фрустрации горожанам он казался воскрешенным Савонаролой.

— Жители Розеттины! — вопил он. — Сатана со своими отрядами приближается! Испорченность достигает дна, но кара будет неизбежной и чудовищной. Город вскоре истечет кровью, женщин отберут от их мужей, а все девицы будут изнасилованы. Все святилища рухнут, не останется камня на камне от дворцов ваших, в которых дикий зверь устроит берлогу свою!

И горожане, побледневшие, перепуганные, слушали его. И я сред них.

Сравнивая Джузеппе с Савонаролой, биографию которого я прочитал впоследствии, я заметил знаменательное различие между ними. Наш монах не призывал к отречению от богатств, не настаивал на строительстве Царства Божия на земле. После пережитого в ужасном XVI столетии иллюзий в отношении к эффективности подобного рода призывов сомнений у меня не было. Зато Джузеппе призывал к бдительности и к крестовому походу против врагов — как видимых, так и невидимых. А среди видимых противников были: еретики, художники, колдуньи и евреи.

Помню ужин в Высоком Доме, когда началась касающаяся монаха дискуссия между доном Филиппо, дядюшкой Бенни, капитаном Массимо, Маркусом ван Тарном и доктором Гаспари, который пришел обследовать Джованнину и остался на ужин. Маркус спрашивал у иезуита:

— А не опасаетесь ли вы того, что колесо страхов и подозрений, запущенное в движение этим монашком, вы уже не будете в состоянии остановить?

— Господь Небесный говорит через уста Джузеппе, — ответил мой "отец-отче". — Он пробуждает нас и призывает опомниться, представляя громаду наших грехов и невыносимую легкость бытия.

— Но ведь этот монах играет с огнем, — поддержал ван Тарна Гаспери. — Вчера в своей проповеди он нападал на Вавилон, говоря об очаге беззакония и жажды власти… Одни видели в этом наступление на Синьорию, но другие понимают, что он имеет в виду всяческую власть: императора, папы римского…

— В то время, когда судно нашей отчизны постепенно идет ко дну, — вздохнул Бенедетто, — необходим кто-то, кто спасет его, и если Господь посылает нам такого человека…

— Только ведь горе будет всем, если безумие опередит рассудок, — отозвался Массимо.

— Нет безумия в случае человека Божия.