Алекс Бор - Историкум. Мозаика времен [Сборник]

А плыли они не только сами, самим им бы ещё плыть да плыть, а белые дельфины им помогли – домчали по просьбе Морейны и Ящера. Впрочем, они только призвали к нужному месту, а просить и не пришлось – и так всё было ясно. У дельфинов с человеком, хоть с морским, хоть с земным, всегда дружба была. Без неё ни тем, ни другим, ни третьим не выжить бы.

А через два дня я снова в присутствии главы Восточного Беловодья и хуанди дал сигнал к началу международной гонки на лéдниках.

Солнце восходит в зеницу ока Божьего – и в тот же миг лучи его, отражённые от системы направляющих зеркал, вспыхивают на сигнальных зеркалах по обе стороны от Пояса Беловодья . И начинается полёт молодецкий по льду да по снегу.

Красота ошеломительная! Сколько ей ещё осталось – сто лет, тысяча, сто тысяч? Неужели всё зря?

– Щенок недоделанный, – ощерясь, рявкнул Куровский и зло пнул мёртвого гимназиста.

Тело мальчика дёрнулось, будто собираясь ожить, и мягко перекатилось на спину, уставившись на убийц застывшим взглядом. Павла почему-то замутило, хотя в последнее время он навидался мертвецов куда страшнее этого – раскромсанных, разорванных, превращённых в кровавое месиво. Сперва было тошно, потом он почти привык. Понимал – нельзя иначе. Товарищ Фром так и разъяснял, прохаживаясь звериным пружинистым шагом вдоль строя, грозно и отрывисто взлаивая в низкое сумрачное небо: «Только массовый тер-р-рор спасёт р-революцию! Не вр-ремя для вшивой интеллигентной мягкотелости! Впер-рёд, товар-рищи!» «Р-ра!» – согласным рыком отвечали бойцы, ели товарища Фрома голодными блестящими глазами, переминались на месте от нетерпения, готовые сию же минуту сорваться вслед за любимым вождём. И Павел рычал вместе со всеми, синхронно с соседями вскидывал вверх винтовку, и сотни штыков угрожающе целились в небо, будто собираясь порвать в клочья серую облачную шкуру. Тогда было всё понятно, очевидно и просто. Но сейчас, над трупом мальчика в гимназической форме, в разорённой гостиной чужого дома, Павлу вдруг опять сделалось тошно. Отвести бы взгляд в сторону, перестать смотреть, но он не мог.

Лицо у мальчика было страшное, неправильное. Правая сторона – человеческая, детская – округлая пухлая щека, чуть наметившийся пушок над верхней губой, удивлённо распахнутый светло-серый глаз в окружении длинных, по-девичьи загнутых ресниц. А слева розовый нежный рот выгибался в кривом оскале, обнажая кривой клык, на заострившейся скуле курчавилась серая комковатая шерсть, и тёмно-карий звериный глаз тускло проблёскивал алым.

Куровский сказал правильно. Мальчик не успел обернуться. Или, хуже того, попробовал сделать это в первый раз именно сейчас. От страха или отчаяния. Но это ничем ему не помогло, штык Лёньки Куровского всё равно ловко и быстро пропорол узкую грудь в гимназическом мундире. А Павел в ту же секунду выстрелил в серую тень, метнувшуюся на помощь мальчику. Действуя слаженно и синхронно с напарником. Единым организмом. Как учил товарищ Фром.

По правде говоря, быть единым организмом с Лёнькой Куровским было довольно неприятно. В человеческом-то облике он не отличался привлекательностью, а в зверином становился, с точки зрения Павла, и вовсе отвратительным. Горбился, двигался как-то боком и вприпрыжку, недоверчиво зыркая исподлобья сузившимися злыми глазками, часто облизывая острые клыки тонким языком. Напоминал даже не собаку, а шакала или, скорее, гиену. Точно спросить у него Павел, конечно, не решался.

Пнув мёртвого мальчика, Куровский с довольным оскалом склонился над вторым телом. Повёл удлинившимся носом, принюхиваясь, облизнулся и замер, склонив голову набок и прижмурившись. Будто для него не было ничего приятнее, чем запах и вид мёртвого тела возле ног. «Всё-таки гиена», – решил Павел. Его опять замутило. Покачнувшись, он шагнул назад. Скрипнул паркет, Лёнька вскинул голову, мазнул по напарнику мутноватым взглядом. Оскалился.

Павел попятился. «Что-то не так, – понял он, чувствуя тяжёлый Лёнькин взгляд. – Что-то не так с моим лицом. То есть с мордой». Стискивая винтовку вспотевшими пальцами, он отступил ещё на несколько шагов, запинаясь о книги, выпавшие из разбитого шкафа. Задохнулся от ужаса, представляя, как падает рядом с мёртвым гимназистом. А сверху наваливается оскалившийся рычащий Лёнька, чтобы тоже пригвоздить его штыком к полу. Потом опомнился, собрался, вспоминая, как они стояли все вместе, плечо к плечу, перед товарищем Фромом и слаженно рычали в серое угрюмое небо. Павел встряхнулся, насильно возвращая себя обратно, внутрь стаи, с почтением замершей перед вожаком. И вдруг увидел прямо перед собой оранжевые Лёнькины глаза с вертикальным зрачком. Куровский моргнул, склонил голову и вдруг усмехнулся, блеснув острыми клыками.

– То-то же, – проворчал он. – Не расслабляйся, салага.

Под его снисходительным взглядом Павел почувствовал себя зарвавшимся щенком и смутился.

Куровский, порыкивая и неуклюже посвистывая, вернулся к второму телу.

– А ловко ты его, Павлуха, – одобрительно, как ни в чём не бывало, сказал он. – Прямо в сердце. В сердце! – повторил со вкусом и облизнулся. – Новичкам везёт!

– Ты глянь, а! – вдруг воскликнул Куровский и рассерженно ткнул штыком в мертвеца. – Сволочь, а!

– Что? – решился спросить Павел, осторожно приближаясь.

– Волчара! – яростно оскалился Куровский. – Волчара! А погоны-то! Нет, ну глянь!

Речь Куровского смешалась с захлёбывающимся рычанием, стала совсем невнятной.

– Белогвар-рдейская сволочь! Это у них, значит, пор-рода?! А мы, значит, псы безродные?! А у них в офицерьях только чистопородные? А этот, глянь, поручик – и волчара?!

Так и не осмелившись поговорить с Алёшей, Ася решилась всё рассказать Игорю Львовичу.

– Асенька! – Профессор обрадовался её приходу. И немедленно начал суетиться – аккуратно снял с гостьи пальто, сунул к ногам мягкие тапочки, распахнул дверь в гостиную. Поддержал за локоть, помог уместиться в глубоком кресле, обернул плечи пушистым пледом. Упрекнул: – Вы сейчас так редко заходите, голубушка.

– Да я сейчас устаю быстро, – смутилась Ася, укрывая пледом огромный живот.

– Конечно, голубушка, – замахал руками профессор, – но разве моё общество такое утомительное? Вот, теперь я вам сделаю чаю. Кофе даже и не просите. Да и потом, он у меня всё равно закончился. Вот, теперь сидите и отдыхайте. Я сейчас.

– Не на… – сказала было ему вслед Ася, как обычно, смущённая таким вниманием, но Игорь Львович уже скрылся за дверью.

– Сидите-сидите, – строго велел профессор, – не смейте даже двигаться!

Он подвинул к креслу маленький столик, расставил посуду, налил чаю в тонкие фарфоровые чашки.