Алекс Бор - Историкум. Мозаика времен [Сборник]

После того как делегация удалилась, я накачал Дженис всем, чем нужно, и разогнал её метаболизм до максимума, который могло выдержать мясо в её состоянии. С моей стороны это было немного жестоко: вынашивать плод несколько дней вместо девяти месяцев – кто из здравомыслящих самок согласился бы на такое, зная, что придётся расплачиваться по ускоренному тарифу?

Если бы я и впрямь был Нобелем, торговцем оружием с Севера, заключённая сделка вряд ли показалась бы мне самой удачной в жизни. Но я получил свой бонус, и остальное меня мало волновало. Моим бонусом был Джим. Постоянно обдолбаный, он, кажется, не понимал, что дружки продали его с потрохами. Дружки, кстати, тоже не врубались, в чём его ценность, и охотно согласились на такую компенсацию за сделанные мной уступки. Один из гангстеров даже заподозрил во мне голубого. Я не стал его разочаровывать.

Итак, я обзавёлся ходячим и говорящим ключом от запертой двери; оставался сущий пустяк – найти саму дверь. Но всё оказалось не так просто. Невидимки начали сопротивляться, едва почуяли вмешательство извне. Не знали, в чём дело, но ощущали, что носитель всё чаще сворачивает куда-то не туда. Сами по себе они не являлись серьёзными соперниками, однако Джим мог преподнести неприятный сюрприз. Я не удивился бы, если бы его и так слегка подгоревшие мозги не выдержали чрезмерной нагрузки и окончательно поджарились, превратившись в поле битвы. Такое с мясом случалось, и довольно часто.

Появление на свет того, над кем работали невидимки, а недавно поработал и я, ожидалось на четвёртый день. Так что у меня оставалось ещё трое суток на поиски трупа его сгинувшего папаши. Правда, я надеялся управиться гораздо быстрее. Джим не тянул на ищейку; скорее уж, он был тряпкой с нужным запахом. Однако особенность охоты заключалась в следующем: в этом вонючем городишке уже тысячи «обращённых» пахли одинаково. Невидимки распространялись, как старый добрый грипп, и, похоже, мясные мозги так заплыли жиром, что иммунитетом обладали единицы.

И я решил сам заделаться чем-то вроде подсадной утки. Обработать Джима не составляло труда. Мы были наедине, если не брать в расчёт тихого присутствия Дженис – та спала себе и разве что слишком быстро старела, пока её живот наливался прямо на глазах. Присутствия невидимок я тоже в расчёт не принимаю: если дойти до этого, придётся сильно усомниться в том, что вообще существует какая-либо индивидуальность. Не будем усложнять, мясу и так непросто. Взять хотя бы беднягу Джима. Его память стала прерывистой, как след зайца, спасающегося бегством, и всё же я помог ему многое вспомнить. Даже то, чего с ним не происходило. В результате он перестал пялиться на свою Дженис. Он вообще перестал пялиться в пустоту. Я дал ему ощутить нечто такое, в сравнении с чем кайф наркомана – всего лишь кратковременное избавление от экзистенциальной тошноты.

А после уже совсем нетрудно было убедить его в том, что я одна из жаждущих обращения заблудших овечек. Несмотря на изрядно застиранные мозги, он допёр, что может заполучить меня с потрохами, то есть сделать своим союзником человека с Севера, из края непуганых идолопоклонников, фетиширующих на оружии, источниках энергии и грубой силе. О да, я был во всех отношениях заманчивым объектом вербовки.

Я ненавязчиво дал понять, что в северной отаре ещё сотни таких, как я, и даже покруче, и тогда Джим намекнул, что следующей ночью состоится очередное собрание их грёбаной секты – разумеется, тайное, для проверенных членов, – но он может провести нас туда, поручившись за меня своей жизнью, если я, в свою очередь, поклянусь принять Причастие Обезьяны. Разумеется, я поклялся. Нет ничего проще, чем клясться мамой, которой никогда не было, и жизнью, из которой, в кого ни превращайся, не можешь исчезнуть.

До ночи ещё надо было убить несколько часов, и я повёл его в канна-бар, чего он не мог себе позволить по причине нищеты. Заказал лучшей травки с юго-востока; каждая папироса стоила как хороший раб в более приятных странах. Затягиваясь, я лишний раз убедился: всё, чем мясо гордится, и всё, чего стыдится, – это электрохимия, и ничего больше. Ничтожное количество того или иного вещества способно превратить гения в глупца, наёмника в слезливого идиота, робкого архивариуса в убийцу, насильника-педофила в лирического поэта, а рэволюционэра – в тихого созерцателя внутренних миров.

В этом смысле Джим являлся отличным материалом для наблюдения, и время пролетело незаметно. До полуночи оставалось совсем немного, когда я напомнил ему, что хотел бы до восхода солнца обратиться в истинную веру. Он повёл меня по тёмным закоулкам, где, как ни странно, никто не пытался нас ограбить. Видимо, это были совсем уже упадочные районы, и взять с прохожих тут было нечего, кроме жизни, однако желающих поиметь жизнь Джима в ту ночь не нашлось.

Наконец мы забрались в какое-то облезлое здание (кажется, бывшую школу) через подвальное окошко, протиснулись узкими коридорами, которые Джим, похоже, знал на ощупь, миновали два «поста» – такие же кретины, как мой провожатый, высовывались откуда-то и бормотали отзывы на пароли, – и очутились в зале, когда-то спортивном, а теперь приютившем сборище последователей Учителя.

Горели свечи. Было душновато и грязновато. С одной из глухих стен на паству взирало огромное лицо, намалёванное углём по мелу и штукатурке. Неплохой биг-борд с точки зрения пиара. Дёшево, но внушительно. Я впервые увидел, как выглядел при жизни отпрыск Леонардо. Не знаю, откуда Лео стащил Х-хромосомы для своего щенка (а может, тупо скопировал понравившееся мясо), но результат сильно напоминал сразу нескольких древних пророков с их страстью к антисанитарии и упорным нежеланием стричься и чистить зубы. Так сказать, собирательный портрет.

Ладно, плевать на портрет. В углу зала музицировал чернокожий человек с усиками а-ля Адольф Гитлер, в котором я определил Джими. Этот терзал подключённую к комбику электрическую гитару и загробным голосом исполнял песни про дьявола. Ад – он есть ад. Даже если по небу ползают звёзды.

Джим попросил подождать, а сам отправился, как он выразился, «кое с кем пошептаться». Ясное дело, демократией тут и не пахло. То есть видимость, как всегда, имелась, но в действительности важные решения принимала кучка «старейшин», решивших, что они ближе к Истине, потому что раньше заняли очередь. Джим, должно быть, замолвил за меня словечко, да и вести о спасении Дженис уже просочились, а моя роль в этом богоугодном деле не осталась неотмеченной, и вскоре я удостоился чести отчитаться перед Узким Кругом.

Джими, к счастью, завязал бренчать. Он оказался одним из первых учеников (читай – пушеров); все были в сборе, отсутствовала только Дженис – по уважительной причине. Кворум.