Алекс Бор - Историкум. Мозаика времен [Сборник]

И всегда – слышите? – всегда самую опасную ловушку меоты ставили перед ходом, ведущим к палате управления. А перед палатой, где мы сейчас стоим, обнаружился всего лишь «театр теней» да пара языческих истуканов. Слабовато. Значит, все ответвления лабиринта, начинающиеся здесь, – липа. Для отвода глаз. Или, в крайнем случае, – другие склады.

Сердце боевой технэмы осталось у меня за спиной.

Что-то я пропустил.

Какая из ловушек самая опасная?

Удар копья? Каменные шипы, вонзающиеся в ступни? Осыпь?

Нет, самым опасным был холодный звук. То, подо что мы попали чуть ли не у самого входа в технэму. На перекрёстке. То, от чего у меня до сих пор разламывается голова. То, от чего у Ксении хлещет кровь. То, от чего у Аргиропула почти отключилась способность дышать. То, от чего он сейчас валяется без сознания.

А холодный звук выставлен при самом начале лабиринта. И, значит, именно там, у перекрёстка, и…

Зачем они поставили копейную ловушку у глухой стены? Стало быть, там есть куда идти.

Правый первый ход!

Мы разворачиваемся, мы идём туда.

Вот она, глухая стена. И – ничего.

– Светильник ближе…

Я ползаю на четвереньках. Я осматриваю углы. Я подпрыгиваю, чтобы увидеть, нет ли какой-нибудь «говорящей» мелочи под потолком… Иногда меоты…

Так.

Так.

Какой-то тёмный прямоугольник. Нишка. Совсем маленькая.

Вот он, вход. До сих пор моя служба знала пять боевых технэм меотов. Эта шестая. В четырёх случаях «ключом» служила каменная фигурка, служившая грузиком на «ковше», который приводил в действие цепь каменных элементов. А «ковш» прятали в нише.

Поднимаюсь на цыпочки, сую руку в нишку. Господи, хорошо бы они не утыкали «ключ» какими-нибудь дурацкими лезвиями…

Вот она, фигурка. Большая, тяжёлая. Некий важный бородач с посохом в одной руке и чем-то средним между серпом и саблей – в другой. Клинописная фраза на спине у бородача.

Между тем каменные элементы тюкают друг об друга, двигаясь в недрах технэмы. Работает последовательность входа. Работает!

Справа от меня в «глухой» стене открывается лаз. Туда можно лишь проползти.

Через него мы с Лобаном проникаем внутрь невеликого покоя. Стены испещрены надписями. Истинное блаженство для тех, кто понимает толк в умерших языках!

Меоты использовали гутийскую клинопись. Но до крайности упрощённый её извод и чрезвычайно редко. По большому счёту, только в трёх случаях – ради сохранения тайных знаний, в магическом ритуале и когда им требовалось изложить способ применения боевой технэмы. Мы нашли первоклассный памятник… теперь бы нам убраться отсюда живыми.

Посмотрим, что тут у нас.

Превосходно. Такие технэмы уже встречались. В пол встроены три каменные плиты с необработанной поверхностью – дабы никто не перепутал их с прочими, безопасными.

Все три приподняты над уровнем пола.

Допустим, одна была приподнята всегда. Если поставить на неё солидный груз, например… прыгнуть и надавить тяжестью человеческого тела, начнётся саморазрушение технэмы. Возможно, вместе со всем лабиринтом.

Допустим, вторая – знак того, что взведены ловушки. Это понятно. Когда на вершине горы принялись сооружать дачу для херсонесского архонта, начались осыпи и открылась пещерка. В пещерке пропала пара овец. Когда за ними явился пастушок, бедному отроку раздробило голень странным камнем, неожиданно выпавшим из свода. Староста из местной татарской деревни заглянул и тотчас связался с Херсонесом: «У нас тут, кажется, старая технэма!» Строительство, конечно, сейчас же прекратили. Херсонесская акад э мия послала своих знатоков. Те развели руками: «Не полезем! Не знаем таких технэм». Ну конечно. Разумеется. Управление Таврической фемы отправило гонца в стольный град Москов. Верховный друнгарий службы умельцев направил сюда нас. Понятно, что ловушки взвели ещё строители. А может, они тут двадцать веков простояли взведёнными, кто знает…

А вот то, что и третья плита приподнята, – совсем никуда не годится. Выходит, на боевом взводе стоит и сама технэма, не только ловушки. Чем она может порадовать? Мостов тут нигде нет, плотин тоже, здесь вообще с водой худо. Открыть тайный ход? Да ни в коем случае. Для этого меоты устроили бы технэму в сто раз меньше и в триста раз проще. Нет, тут другое дело. Своротить четверть горы и обрушить её вниз, на каких-нибудь чаемых осаждающих, это – запросто. Только сейчас внизу нет нападающих. Там пять деревень. Готская, татарская, две русские и одна эллинская…

Я прыгаю на круглую плиту, заведующую ловушками. Она с мерзким скрипом опускается подо мной. Ловушки отключаются. Большой камень, заперший за нами вход в пещеру, освобождает путь.

Всё, наша работа здесь закончена.

Завтра сюда придут слуги местного архонта, намертво закрепят две другие плиты. Потом явятся рабочие из Херсонеса и аккуратно разберут всё устройство сверху донизу. А мы будем только указывать и покрикивать. Мы, четверо умельцев старых технэм.

Если, конечно, Аргиропул выживет…

Мы с Лобаном выбираемся наружу. Ксения уже вытащила маленького, сухенького Аргиропула на свет Божий. Кажется, приходит в себя. Дышать стал глубже. Или нет? Не могу понять.

Протягиваю фигурку бородача Ксении. Она у нас знаток умерших языков. Больше, чем я. Больше, чем целая кафедра великих умников в Московской государственной акад э мии.

Щурится. Двигает губами.

Наконец произносит: «Царь Ярлаган, да хранят его духи предков».

Как же у меня болит голова! Смертельно болит голова.

Нет икон с изображением рая. Но есть октябрь в Крыму.

Мы сидим у мола, клюющего пенную плоть моря. Содержатель винного погреба поглядывает на нас с неодобрением.

Летний жар давно растёкся по травам и камням. Что ни день, то являются металлические ветра, зябь, сырь. Крым – женщина. Благородная, кокетливая, влюблённая в поэмы, драгоценности и наряды. Летом она танцует по волнам, по горным перевалам, между лоз, в полосе прибоя… Изгибает стан, рисует перстами символы и знаки неведомой древности. На ней белая туника с багряной каймой и ожерелье из лалов и пылающего серебра. По осенней поре она бродит по дорогам и постоялым дворам, облекшись в тунику с каймою лазурной. На ней – бирюза, обрамлённая тусклым золотом. Женщина Крым ищет знакомства с нетерпением, уничтожающим всякий закон. Закрыв глаза, она шепчет творения умерших поэтов. Она нежна, но отнюдь не добра. Она изысканна и безжалостна. Тому, кто берёт её, она покоряется жадно, а любит одну себя… Когда осенняя пора переламывается, для госпожи Крым настаёт время обратиться в камень и погрузиться в дрёму до весны. Такова плата за её царское звание, за её буйство и за её драгоценности, но пуще всего – за её надменность. Наступает день, когда следует ей совлечь с себя шелка, снять бирюзовое ожерелье и, обнажившись, припасть к скале, срастись со скалой. В такой день ей холодно, очень холодно. Тогда на всю Таврику опускаются холода. Завтра – такой день, его приход угадывают все, кто любит эту землю, кто готов поклониться этой женщине. Сегодня ещё тепло падает с небес на щёки, волосы и плечи. Сегодня всё хорошо здесь, на Полдневном берегу Крыма.