Леонид Жирков - 1855-16-08

У перевязочного стола, предназначенного для ходячих раненых, стоял облаченный в белый халат младший врач Александр Лукашин. Он уже вымыл руки и поэтому держал их на весу перед собой. Поверх марлевой повязки на Иванова глядели испуганные глаза.

- Смелей Саша! Все через это проходили, все будет хорошо! - приободрил Иванов молодого коллегу.

Рядом со вторым столиком с прокипяченным шприцем и иглами для инъекций, пинцетом, ампулами с болеутоляющими средствами и сыворотками застыл второй младший врач Миша Вайншток. Тут же, рядом со столом располагался ящик с примусом для кипячения инструментов, ящики с перевязочными материалами и портплед с шинами.

На руки Иванову полил старый санитар, ветеран боев при Ляояне и Шахе Иван Прокофьевич Шубин. Доктор, получивший первый опыт врачевания на поле боя именно на Японской, особенно ценил его. Шубин же подал полотенце.

- Так, Прокофьевич, срезаешь с раненого одежду, делаешь доступной рану.

- Слушаюсь, Ваше благородие!

- Миша, каждому укол противостолбнячной сыворотки.

- Понял.

- Где сестра Смирнова?

- Сейчас, сейчас Ваше благородие, сей секунд! - засуетился один из санитаров.

За сестрой послали, и она скоро явилась. Запыхавшись, с выбившимися из под чепца волосами, вбежала в палатку, виновато глядя на своего Мишу.

- Мойте руки, время дорого - надевая халат, недовольно проговорил хирург, которому Прокофьевич завязывал фартук. - Прокофьич, кто там на входе?

- Орешкин, Ваше благородие.

- Давай командуй ему, пусть заносят и заходят. Начали!

* * *

Первый раненый на столе. Французский солдат, молодой с синюшного цвета лицом. Бесстрастный голос Иванова:

- Ранение в шею, повреждение трахеи, трахеотомия. Сестра, пульс?

- Шестьдесят, наполнение слабое.

- Скальпель.

Продольный разрез и в трахею вставлена серебряная трубка. Иванов чистит боевую рану уверенными движениями.

- Сестра иглу.

Несколько поверхностных швов останавливающих кровотечение.

- Деканюляция по показаниям. Орешкин отметь в карточке.

- Слушаюсь!

- Следующий.

На столе высокий англичанин в красном мундире, штанина отрезана, обнажена мускулистая правая нога. Англичанин непрерывно стонет.

- Сестра, укол. Так, ...Задета кость, а рана грязная, сейчас мы тебя почистим... Шину, бинт.

Сестры, которые приехали с доктором, мыли и кипятили инструменты, молодые врачи изредка менялись местами, только старший врач неизменно оставался на ногах. Через пару часов, когда доктор вышел подышать воздухом, к нему подвели двух французов оказавшихся докторами, для них поставили еще одну палатку, дали им в переводчицы сестру Богданову владевшую французским в совершенстве, и был открыт еще один филиал полевого лазарета. Один из французов, мсье Жан Фарне оказался хирургом опытным, он стал делать ампутации, в случае, если сустав или кость были раздроблены. Второй, под руководством Вайнштока начал чистить сквозные раны, накладывая в качестве антисептического вещества мазь Вишневского. Ощутив запах, он ругал русских за столь варварское лечение с использованием дегтя, но делал свою работу.

Медики работали быстро, даже грубовато, спеша пропустить как много больше раненых через свои безжалостные, но умелые руки. Изредка они отходили от столов, для того, чтобы санитары смогли помочь им вымыть руки, и поменять промокшие от крови халаты. Поток раненых казался нескончаемым.

Организация перевязочного пункта, скорость и квалификация при обработке раненых которую проявили русские, произвела на французских врачей большое впечатление. Через некоторое время стало не хватать перевязочного материала, в ход пошло чистое белье, которое распускали на полосы.

Солдаты штабс-капитана Логинова, ворча, растягивали палатки, куда несли не очнувшихся от наркоза прооперированных.

Для борьбы с шоком средств было немного, после окончательного гемостаза, то есть, остановки кровотечения, без которого не помогут никакие средства, идет восстановление объема циркулирующей крови, а в качестве вспомогательных мероприятий - покой, согревание и обезболивание с помощью спиртосодержащих жидкостей.

По воспоминаниям Иванова, под Ляояном, шоковые раненые мерзли и нуждались в одеялах при температуре плюс двадцать градусов. В каждую палатку, к четырем тяжелым, прикомандировывался один легкораненый. В его обязанность входило обеспечить, исключая раненых в голову и живот, питьем, горячим, сладким и спиртосодержащим, слава богу, во французском обозе были захвачены коньяк и вино.

Операции шли беспрерывно, но поток раненых не иссякал. Люди умирали, пока дожидались в очереди, когда их заносили в палатку, бывало и после операции. Количество раненых было огромно. После соответствующей телеграммы Н.И.Пирогов не утерпел и с несколькими врачами прямо-таки примчался на помощь из Севастополя.

Спустя четырнадцать часов после начала работы, после ушивания чревосечения произведенного с целью остановки кровотечения, шатающегося от усталости Иванова, наконец, упросили пойти отдохнуть. Между рядами умирающих ходил отец Зосима; и, несмотря на вероисповедание соборуемых, отпускал им грехи.

* * *

Из дневника капитана Гребнева

'Получив по радиотелеграфу сведения от Логинова о результатах визитации на правый берег Черной речки союзников, Андрей стал собираться в 'гости': в Бахчисарай к генералу Реаду и далее в Симферополь к Горчакову.

На линии оборонительных укреплений, после демонстрации устроенной батареей подполковника Маркова, артиллерийский огонь не возобновлялся. Господа оккупанты заняты усовершенствованием осадных батарей, тем же самым занялись и наши войска. Тотлебен неистовуствует в желании превратить Севастопольские укрепления в несокрушимую твердыню. В ход идет все, устройство заграждений из рыбачьих сетей, минные галереи с зарядными каморами снабженные пироксилиновыми шашками, устройство укрытий для пулеметов. Полковник Геннерих со своими инженерами, капитан нашей саперной роты Коростылев и командир приданной ему двадцать первой арестантской роты штабс-капитан Коростылев, составили вместе с Тотлебеном ядро инженерной обороны города.

Забавная вещь: оба Коростылева, находятся в родстве, командир арестантов - двоюродный дедушка нашего Аркадия Олеговича. Впрочем, есть еще и более интересный казус - полковник Мезенцев, наш поилец и кормилец, находится в это время в двух ипостасях. Умудренный жизнью пожилой человек, и он же, в возрасте четырех лет, где-то в своем имении. Мои собственные родители находятся еще в нежном возрасте и конечно не знают друг о друге, возможно и не узнают. Интересно, как будут в последующем разрешаться сии коллизии?