Татьяна Тихонова - Вопль археоптерикса

Неспешные покачивания штурвала – руки работают автоматически, перед глазами впереди то совсем молоко, то рвется облачность, каждые сорок секунд глаза пробегают по приборам. Бегут чуть дольше, чем привычно, – бортинженера рядом нет, его панель тоже я осматриваю. Но приспособился, еще когда на Берлин летели. Вроде не так много времени прошло, а кажется, что в другой жизни было. Хотя как считать – туда десятки миллионов лет, обратно – десятки.

Положил пальцы на кран бензобака – чтобы вовремя уловить, когда первый раз мотор чихнет, и сразу ручку перекинуть. Топливо надо до капли высосать, прежде чем на другой бак перейти. Рассчитал довольно точно – десяти минут не прошло, и по корпусу дрожь – четвертый «Мерлин» затроил. Переключаю. Подергаемся чуть, пока магистрали завоздушены, да и запоют двигатели вновь. Потеряем сотню метров высоты, не больше.

Минуты идут – все четыре мотора сбоить продолжают. Давление на входе в магистраль нормальное, а у двигателей – ой-ой-ой – почти и нет его. Что может быть? Кран. Кран в промежуточном положении остался, как жиклер работает – топлива мало пропускает. Тянусь к пульту бортинженера, уменьшаю подачу воздуха. Двигатели почти на холостых крутятся, но чуть ровнее. Высота падает. Что делать? Пробую отключить два крайних – средним вдвое больше топлива, пусть не на полную мощность, но в рабочем диапазоне крутятся.

Лучше пошло, высота теряется, но совсем по чуть-чуть. Не падаем, и на том спасибо.

Эх, тренировались мы когда-то на планерах. Зайдешь в восходящий поток, и несет он тебя вверх без всякого «Мерлина». Как захотелось такой поток поймать, закинуть «ланкастер» повыше, через полчасика еще поток, опять поток, опять высоту набрать… мечты, мечты. Да, высоту теряем даже меньше, чем тот планер, но бомбардировщик природа сама вверх не забросит, не подхватит, не та весовая категория. Самим выкручиваться.

– Штурман, – говорю, – высоту теряем, садиться придется, ищи место для вынужденной. Мы над Германией еще?

Алексей по голосу моему неспешному понимает, что контролирую ситуацию, не падаем или падаем подконтрольно.

– Есть искать место. К границе подходим. – И после паузы со вздохом: – Но что граница, там Франция оккупированная.

– Ничего, сядем, починимся, да и дальше полетим, поближе к горам, где маки́, – успокаиваю, конечно. Как знать, за какой горушкой партизан прячется?

Понемногу пробили облачность – садись не хочу, тут и там поля, земля – будто пирог, нарезанный на аккуратные куски. Крыши домов видны – не соломенные, а под жестью или шифером – не разглядеть с высоты. Чистенько, выверенно, ровненько, прилично. Хорошо живут фашисты, награбили по всему миру.

– Выбирай место, где домов поменьше, да и сядем. Глядишь, на военную часть не нарвемся, а с крестьянами справимся как-нибудь. – Командую уже всем: – Приготовиться к посадке!

Алексей перебрался в кабину бомбардира – оттуда долго место присматривал. Я тоже иногда поглядывал, да чего там, все к иллюминаторам прилипли.

– Еще Германия, – доложил Алексей.

– Ясно, – сказал я. – Ну да садиться все равно придется.

Вроде бы поля повсюду, но смотришь – или дом рядом, или огороды. Нехорошо для посадки. Между ними, может, ровно, а может, и канава дренажная или межа, влетишь колесом и кувыркнешься без шансов живым на ноги встать. Но все-таки присмотрел штурман и подходящее место – поле черное, чуть с зеленцой, длинное, по бокам – лесополосы, домов нет. Будто специально для нас, чтобы сесть незамеченными, починиться и улететь подобру-поздорову.

Закрылки – вниз, на полную. Вписались в узкую полосу, встали, будто всю жизнь на «ланкастере» это проделывали, а ведь первая посадка, если не считать того, как в древние джунгли хлопнулись. Из машины выбрались, озираясь, руки на кобурах. Следом из люка выкатился Галюченко с винтовкой наперевес. Юрген нерешительно остановился на полпути, оглядывается. Тишина, почти безветренно, облачно, но солнце в просветы бьет яркое, будто и не осень вовсе. Хотя мы ведь куда как южнее нашей средней полосы забрались, может, здесь такая благодать аж до конца ноября держится.

Действительно благодать – деревья зеленые, узкое поле, из бурой земли ровными рядами ростки проглядывали. И воздух чистый, легкий. Даже не верилось, что только вчера мы спать ложились в джунглях, осыпаемых пеплом, с тянущимся с моря гнилым маревом.

Расползлись мы от самолета. Бортстрелок ростки эти самые щупал, Константин буквой Ф встал и, как конь, ноздри раздувал, только копытом не бил. Юрген с тоской вдаль уставился.

– Озимые? – Алексей тоже внимание обратил.

– Го-ород, – с укором протянул Галюченко. – Какие озимые в такую теплынь! Они ж до снега вершков на пять вымахают, померзнут в зиму. Кто ж так сеет?

Спорить с бортстрелком по крестьянским вопросам желающих не нашлось – только дурнем себя покажешь. А он наклонился, посмотрел вдаль над самой землей:

– Трактором сеяли. Вручную линий не получится, – и вздохнул: – Я в другом районе, на Ростовщине, видел, у нас-то трактора отродясь не было.

– Так что же, трактор у немцев в наличии, а с головой плохо? – Костя перевел разговор с нашей деревенской скудности. – Сеять умеют, а что повымерзнет, невдомек?

Галюченко помял в ладони землю.

– А почва бурая, с камнями, расчищена только, – махнул рукой в сторону лесополосы, где была заметна груда булыжников. Потом ответил: – Не озимые это, а яровые.

– Это как? – Костя аж подскочил. – Весна, что ли?

– Получается, весна, – подвел черту Алексей.

Мы все одновременно повернулись к Проше, тот грустно пожал плечами. Действительно, что он теперь-то мог поделать? Да и говорил о возможной ошибке. Но я все-таки спросил:

– Проша, весна сорок второго или сорок третьего?

Он совсем уж развел руками, виновато так:

– Не сорок второго. Я ведь говорил, раньше, чем улетели, вернуться энергии не хватит. Значит, не сорок второго.

Только теперь я заметил ничего не понимавшего Юргена. Зло выдохнул. Расслабились, от динозавров-то выбравшись. Забыли, где находимся.

– Отставить курортный отдых, мы на территории врага. Вспомнили?

Алешка так невыразительно-кисло поморщился, на Петра Иваныча зачем-то покосился. Проша взгляд отвел. Я почуял, как холодком и отчужденностью повеяло. Костя – вон оловянными глазами смотрит. Раскомандовался. Сбавь обороты-то. Ну, услышишь ты сейчас «слушаюсь, товарищ капитан», тебе что, легче станет? Или быстрее у своих окажетесь? С людьми, ставшими друзьями, зачем так-то? Стало неловко, и я просто сказал:

– Сам вот только сейчас и сообразил. Давай-ка, Петр Иванович, в свою верхнюю кабину, наблюдай, но без команды огня не открывай. Если немцы большой силой не попрут, может, по-тихому справимся, пистолетами. Ты ведь своей пулеметной спаркой так грохотнешь, что весь округ на ноги поднимешь.