Александр Бушков - Лабиринт

И тогда я заплакала навзрыд, в голос – от унижения и бессилия. Ничего нельзя было сделать, впервые появился человек, который был сильнее меня.

Слезы текли по щекам, и я прошептала:

– С каким удовольствием я бы тебя задушила собственными руками…

– До чего банальная реплика, – сказал Рино. – Охотно верю. Это-то и делает наше свидание чрезвычайно романтичным, дорогая моя высокая царица. Перестань хныкать, стерва…

– Зачем это понадобилось Горгию, я не знал, но приказ есть приказ, и я расставил тридцать человек на дворцовых лестницах, в коридорах и вокруг тронного зала.

Что-то назревало, воздух стал тяжелым и густым. Всех стражников, даже тех, кому полагался отдых, собрали в казарме, куда-то ускакал лучший и преданный гонец Горгия, караулы велено было удвоить.

А с восходом солнца меня позвал Горгий, объяснил, что я должен делать, услышав условный сигнал. Он ничего не сказал более, но все было ясно: план рассчитан на то, чтобы обезвредить отряд телохранителей Пасифаи и защищать дворец так, словно ему угрожала осада, причем наши люди должны были опираться на поддержку каких-то других войск, которых в настоящее время в Кноссе не имелось.

Можно было догадываться, что должно произойти, – я достаточно долго пробыл при дворце и на этой должности. Против кого мы должны драться, я мог сказать с уверенностью, но не совсем понимал, за кого.

И вдруг все головоломные сложности, загадки отлетели прочь – передо мной стояла Ариадна. Я невольно потянулся к ней, но она отстранилась:

– Пропусти, я спешу.

Но остановилась все же. Что-то новое я увидел в ней – в повороте головы, во взгляде, в легкой улыбке, обостренным чутьем я улавливал перемену, но понять ее не мог.

– Ариадна…

– Считай, что ничего не было, – сказала она. – Понимаешь? Ровным счетом ничего.

– Но почему?

– Поздно, – сказала она. – Не все ли равно, почему, если поздно?

– Ты говорила, что любишь.

Она улыбнулась легко и открыто, но эта улыбка предназначалась не мне:

– Тебе это говорила глупая девочка. Сейчас перед тобой чужая женщина и чужая жена.

Сердца не было. Я дышал, но сердце лежало в груди твердым неподвижным комом, я все понимал, и каждое слово по отдельности, и все вместе, а вот сказать ничего не мог.

– Как же? – только и смог я выговорить.

– Как это и бывает в жизни, – сказала Ариадна новым, незнакомым, чужим голосом. – Я встретила настоящего человека.

– А я был папирусным?

– Ты был другим, – сказала Ариадна. – Если подумать, ты был никаким. Что ты успел сделать за свои двадцать пять лет? Проверял караулы, ругал часовых – почти сторож у склада товаров. А он воевал, дрался с пиратами, теперь будет сражаться с этим чудищем.

– Да с кем драться – никакого чудища нет! – Я пожалел об этих словах, но было уже поздно.

Как раз в это время над дворцом разнесся отвратительный рев.

– Может быть, и рев этот мне чудится? – В ее улыбке была отстраненность и даже, как мне показалось, брезгливость. – Ты уже сам не понимаешь, что говоришь. Пропусти. Я не хочу плохо думать о тебе, давай расстанемся спокойно.

Она уходила легкой и стремительной походкой, всегда казавшейся мне олицетворением нежности, радости и света, я смотрел ей вслед. Что-то неотвратимо уходило из жизни, может быть, уходила сама жизнь, исковерканная соучастием в грандиозной подлости, раздавленная серой громадой Лабиринта, и в этот самый тяжелый свой миг я подумал: кто же все-таки виноват, что именно так все случилось?

И не нашел ответа.

– Вот и настал великий час. Не буду лгать, что я не волновался, – любой на моем месте волновался бы перед решающим мгновением своего великолепного триумфа, так что мои руки заставил дрожать отнюдь не гаденький страх за собственную шкуру. Скорее меня можно было сравнить с полководцем перед сражением, с влюбленным новобрачным на пороге спальни, с мореходом, узревшим на горизонте никем прежде не достигнутую землю.

Я оставил Тезея у входа в тронный зал. Отворил тяжелую дверь. Пасифая выполнила мои указания: на троне сидел Минос, рядом стоял Горгий – при виде его унылой физиономии мне захотелось расхохотаться, – а больше в зале никого не было. Сверкала отражавшая лучики утреннего солнца мозаика работы непревзойденных наших мастеров, изображая деяния богов и героев, тускло поблескивало золото, Минос был величав и недвижим, как собственная статуя.

Я прошел положенное по церемониалу расстояние, воздев полагающийся мне по чину дурацкий жезл с золотым набалдашником в виде священного дельфина, остановился, опустил жезл, держа его, как погонщик волов палку с гвоздем, и вместо слов, которые мне полагалось произнести, сказал:

– Настало время задуматься о судьбе Минотавра, царь. – Последующий миг решал все. Сначала глаза Миноса полыхнули гневом при виде столь неслыханной дерзости, и он, схватив золотую палочку, потянулся к серебряному гонгу, но тут же отвел руку – он был умным человеком и государственным деятелем. Гнев сменился любопытством, любопытство – легкой рассеянностью во взгляде, свидетельствовавшей о начавшейся работе мысли. Наконец он сказал с пренебрежением, которое я расценил как напускное:

– А почему ты полагаешь, что у тебя есть право думать о судьбе Минотавра?

Он не стал тратить время на пустяки – выяснять мое имя, кто я такой и откуда взялся. Великий человек.

– По моему скромному мнению, – сказал я, – все, кто владеет такой тайной, должны в определенный момент задуматься над ней сообща. Такова уж эта тайна. Один способен подать верный совет или ухватить верную мысль, ускользнувшую от другого.

– Что же от меня ускользнуло? – спросил он совершенно спокойно.

– Веяние времени, – сказал я. – Очень уж ты привык к Минотавру, тебе стало казаться, что так будет вечно, а меж тем над вечностью не властны даже боги. Минотавр был хорош в не таком уж давнем прошлом, когда всевозможные чудовища казались привычной частью нашего мира, попадались на каждом шагу, околачивались едва ли не перед городскими воротами. Человек жил с ними бок о бок очень долго, но настало время, когда он начал беспощадно избавляться от них, чтобы не делить больше с ними власть над миром. Геракл, Персей и их последователи – вся эта публика поработала на славу. Лернейская гидра, Горгоны, стимфалиды, морские драконы и прочая нечисть истреблены, лишь отдельные твари остались в живых, но и они затаились в укромных уголках… «Мир только для человека» – вот девиз времени. Но что же мы видим? В самом центре преображенного мира преспокойно благоденствует Минотавр – уродливый пережиток навсегда ушедшего прошлого. Крит теряет свою репутацию, царь. О нас все громче и громче говорят как о дикарях, не желающих расстаться с грубыми привычками ушедшей эпохи. Мы и выглядим дикарями – с Лабиринтом и Минотавром, с данью людьми. Даже самое могучее государство не решится полностью игнорировать мнение о нем соседей. Ты рискуешь совершить самую страшную ошибку, какая только может подстерегать государственного мужа, – остаться глухим к веяниям времени и не перестроиться на новый лад. С Минотавром нужно покончить.