Патрик Дункан - Дракула против Гитлера

«Общего у нас с вами, майор, не больше, чем у червя и яблока, которое он заражает».

Глаза нациста погасли: «Вы, мой голландский друг, это вы назовете мне число».

«А если я откажусь?»

«Вы слышали об индийских кроватях с гвоздями? У меня имеется вариант этого трюка, который я буду рад вам продемонстрировать».

Ван Хельсинг почувствовал, как в душу его с обнаженными когтями заползает жуткий страх.

……………………………….

Что делать? Что делать? Люсиль была в отчаянии, в голове у нее вихрем проносились мириады ответов. Она может броситься на площадь, спасать отца. Но между

ней и им столько всех этих вооруженных до зубов людей. А у нее только один пистолет. Должно быть что-то такое, что она все же могла сделать. Что-то должно

быть!

Она порылась в карманах брюк и вынула пригоршню монет, быстро их перебрав. Сколько человек находилось в мэрии? Пять. Она отобрала пять монет, достоинством

в один, пять, десять, двадцать и пятьдесят леев.

Сунув оставшуюся часть мелочи обратно в карман, она положила эти пять монет на цементный пол у своих ног. Зная, что у нее нет ни должного могущества, ни

опыта на то, чтобы защитить всех в мэрии, она обозначила своего отца монеткой в 50 леев.

Проведя костяшками кулачка по торчавшему гвоздю, она немного подождала, пока порез не наполнится кровью. Сначала она поцеловала пятьдесят леев, а затем

прижала кровавую ранку к поверхности монетки и положила ее на пол. Бормоча защитное заклинание на ломаном португальском языке, она нарисовала кровью круг

вокруг монеты. Ей потребовалось несколько попыток, так как порез не был глубоким. В мысли ее вселились сомнения, когда она читала заклинание, надеясь,

что она правильно его запомнила.

Когда Люсиль была в Бразилии, она обучилась там магии макумба, у Верховной жрицы Сантерии. Похоже, это была единственная белая магия, которой владела эта

очень старая женщина, за исключением разве что некоторых любовных заклинаний, и она могла обернуться самыми плачевными и ужасными последствиями, если заказчик

чем-то прогневал эту раздражительную и колючую ведьму. Люсиль лично была свидетельницей таких ужасающих результатов.

Остальные четыре монеты она расположила квадратом вокруг пятидесяти леев, наклонилась и плюнула на каждую из них. Закончив с колдовством, она чуть не сошла

с ума, перепугавшись от мысли, что она, возможно, сделала какую-нибудь ошибку в ритуале, которая приведет к очень серьезным, если не смертельным последствиям.

Люсиль бросилась затем к своему узкому смотровому окошку и стала глядеть на Ратушу, жалея, что у нее нет заклинания, позволяющего ей видеть сквозь стены.

…………………………………..

«Так вот каков этот ваш новый стиль ведения войны, майор?» Ван Хельсинг встретил холодный взгляд немца собственным холодным взглядом. Он не боялся нациста.

Ван Хельсинг сталкивался в своей жизни с гораздо более грозными противниками. «Посредством устрашения и запугивания?»

«Никаких угроз и запугиваний, профессор. Совсем наоборот. Я человек действия и результатов. Как вы сами в этом убедитесь. Прямо сейчас…»

Но тут на лбу майора появились вдруг хмурые морщины, и его взгляд устремился куда-то вдаль, покинув старого профессора, как будто его в зале мэрии больше

вообще не было. На какое-то мгновение глаза его стали пусты, словно в голове у него что-то затуманилось в умопомрачительном состоянии, известном как «фуга»,

а затем немецкий офицер вдруг повернулся к мэру. И противостояние Рейкеля с Ван Хельсингом внезапно прекратилось, как будто его никогда и не было вовсе.

Ван Хельсинг смутился от такой внезапной перемены фокуса внимания майора. Нацист вдруг стал действовать так, как будто Ван Хельсинга вообще больше не было

этом в зале.

«Мэр?» Голос Рейкеля был коварно спокойным. «Будьте так любезны, назовите цифру».

«Не могли бы вы пояснить, наконец, к чему вы клоните?», спросил мэр. Он начинал понимать, что нацист клонит к чему-то ужасному. «Каковы ваши намерения,

г-н майор?»

Рейкель не спеша подошел к столу мэра, небрежно взял в руки фотографию в рамке и, как всем показалось, остался восхищен ею. «Ваша семья?»

«Да». Лицо Мурешану стало таким же белым, как его борода.

«Майор», шагнул вперед генерал Сучиу. «Мне не нравится то, что здесь происходит. Это моя зона ответственности. Здесь я командую. Изложите цели своих действий».

Ван Хельсинг никогда не видел раньше, чтобы этот человек вел себя столь властно, и был удивлен его дерзостью. Впервые за все время Сучиу произвел на него

впечатление.

«Моя цель, дорогой генерал, избавить вас от паразитов и вредителей, которые, расползаясь из вашей зоны ответственности, заражают всю вашу страну, ставя

под угрозу судьбы вашего народа и наши общие цели. По какой-то причине сами вы не сумели искоренить эту заразу. Я могу отойти в сторону и позволить вам

действовать в соответствии с вашим собственным планом, который, возможно, у вас и есть, если вы этого хотите. И предполагаю, что вы также возьмете именно

на себя полную ответственность за успех или провал этих ваших действий».

И снова эта тонкая улыбочка, едва заметный подъем уголков губ.

«И, конечно же», продолжал он, шагнув вперед к нему так, что лицо его оказалось в нескольких дюймах от лица генерала. Сучиу вздрогнул. «В таком случае

вы также согласитесь с последствиями такого провала с вашей стороны. Кстати, до сих пор вы не имели никакого успеха, на что и указано вашему вышестоящему

командованию».

Генерал отступил на шаг назад: «У меня нет ни желания, ни соответствующего личного состава, чтобы подавить этих повстанцев. Они ваши».

Рейкель кивнул и вернулся к мэру, как будто его никогда и не прерывали. Он всмотрелся в фотографию: «Ваша дочь, очень красивая девочка. Сколько лет?»

«Семь», дрожащим голосом сказал Мурешану.

Рейкель повернулся к открытой арке и обратился к лейтенанту СС, стоявшему внизу.

«Семь, лейтенант Гут. Число семь. Только взрослых».

Наклонившись над балюстрадой, Ван Хельсинг увидел этого Гута – это была худая и более молодая версия самого майора. Его светлые волосы были коротко подстрижены,

а голубые глаза лишены всяких эмоций. Гут подошел к выстроенным в шеренгу брашовцам, стоявшим вдоль стен домов с витринами, выходившими на площадь. Он

достал из кобуры пистолет и начал считать людей, пропуская детей.

«Айн, цвай, драй…»

«Нет», услышал Ван Хельсинг самого себя, как голос его сам собою произнес только одно это слово.

На счет «зибен» («семь») Гут выстрелил в стоявшего перед ним мужчину, Михаила Паладу, малоразговорчивого водителя грузовика, иногда также подрабатывавшего