Патрик Дункан - Дракула против Гитлера

навела на несчастного румынского солдата с ревущим лицом. Но ее отец осторожно отвел ствол автомата в сторону и прошептал эти слова ей на ухо.

Она смирилась с этой мудрой мыслью, но затем задумалась над ней. Странная мораль войны была такова: суть войны заключалась в том, чтобы убить человека,

который пытался убить вас, убить человека, который думал вас убить, убить человека, у которого был потенциал убить вас. Он убил вашего друга – разве это

не достаточное основание, чтобы свершить определенный акт справедливости? Она все же была не согласна с изречением своего отца. Таковы были ее мысли, когда

она бросилась вниз по лестнице с колокольни, перепрыгивая через одну или две ступеньки, ринувшись вниз почти сломя голову.

Люсиль Ван Хельсинг открыла дверь церкви и медленно пошла по площади, держа одну руку в кармане кофты и крепко сжимая пальцами Люгер, готовая застрелить

майора СС, если ее отец вслед за мэром тоже будет выброшен из окна. Месть, возможно, на войне и не оправдана, но что касается ее лично, то месть будет

единственным, что у нее останется.

Уверенность Люсиль в том, что ее защитное заклинание подействовало, полностью улетучилась. Еще находясь в колокольне и вглядываясь в бинокль в Ратушу,

она услышала какой-то звон и посмотрела вниз, на монеты, расположенные у ее ног. Одна из них вдруг перевернулась, будто движением какого-то невидимого

пальца. И в этот самый миг из окна был выброшен вниз мэр, которого постигла ужасная смерть. И она опасалась самого худшего. Не напортачила ли она с заклинанием?

Увидев варварское убийство мэра, она содрогнулась от ужаса, и, понимая, что следующим может оказаться ее отец, она бросилась по ступенькам колокольни вниз.

На площади члены семей убитых подбирали их трупы, под бдительным оком и оружием эсэсовцев. Люсиль увидела, как одна из пожилых женщин, Екатерина Тула,

накрывает лицо мертвого Яноша Маера своим стареньким платком, а мать его в это время воет от горя.

Люсиль не стала останавливаться и скорбеть. Время для этого еще будет, потом. Она знала это по предыдущим месяцам, научилась этому в рейдах, следовавших

друг за другом, теряя одного соратника за другим, некоторые из них были ее друзьями, и близкими друзьями. Пройдя через тяжелые испытания, она выучилась

еще одному уроку: никаких личных отношений с тем, кто сражался вместе с ней плечом к плечу. Пока не случилось это с Яношем. Сближение с ним стало ошибкой

с ее стороны, и она знала, что заплатит за это слезами. Она поклялась, и уже не в первый раз, что никогда больше не позволит себе ни с кем сблизиться снова.

Единственным исключением, конечно же, был ее отец. Отец и дочь были очень близки со времен смерти матери Люсиль, когда ей было десять лет. Мать была очень

любима обоими, и после этой утраты Люсиль еще сильнее сблизилась с отцом, а он с ней.

Профессор всегда относился к своей очень смышленой дочери как к равной. Люсиль, в силу обстоятельств вынужденно ставшая внезапно взрослой, пыталась занять

дома место матери, она готовила, помогала отцу, в том числе в клинике. Ее несомненный живой ум и сообразительность делали ее сильным соратником. Уже в

подростковом возрасте ее интеллектуальные способности не отставали, а может даже и опережали его собственный интеллект и дальновидность.

Он обучал ее сам, намного выходя за рамки школьной программы, и сделал всё, чтобы ее образование продолжилось в швейцарских частных школах. Он возил ее

с собой, длительное время занимаясь научной деятельностью и преподаванием в Мюнхене, Праге, Сарагосе. Но ее обучение в частных учебных заведениях обычно

было кратковременным из-за, как она сама говорила, ее «независимого», бунтарского духа, а школы именовали это совсем другими терминами.

И она всегда возвращалась к отцу и говорила ему, что за неделю узнавала от него больше, чем за весь семестр с недоразвитыми отпрысками богачей и занудными

тупыми преподавателями. Он задавался вопросом, может, она просто льстит ему, и есть ли ложка меда в этом чае, но она говорила это совершенно серьезно.

По правде говоря, она была папиной дочкой, и ей было так же одиноко без него, как и ему без нее. Вот почему Люсиль была полна решимости лично убить каждого

немца в Брашове, в Румынии и во всей Европе, если майор тронет хоть один волосок на голове ее отца.

Но как раз в тот момент, когда она, разжигая внутри себя горячее чувство мести, оказалась в нескольких шагах от входа в Ратушу, из дверей вышел ее отец,

вместе с генералом Сучиу, отцом Петреску и констеблем. У каждого из них в этот момент вдруг появилось жгучее желание оказаться в каком-нибудь другом месте.

Профессор Ван Хельсинг вышел последним, с нахмуренным от каких-то невысказанных вслух мыслей лицом.

Он увидел свою дочь. «Люсиль, что ты здесь делаешь?» Он оглянулся на двух эсэсовцев, которые встали на посту по обе стороны входных дверей. Никто из них

не обратил особого внимания на Ван Хельсингов. А люди Лобенхоффера, по всей видимости, уехали вместе со своим капитаном.

Он обнял ее, положив руку ей на плечо, то ли для опоры, то ли от облегчения, она так и не поняла, и повел ее к небольшой группе плакавших родственников

убитых, собравшихся вокруг трупов, лежавших по всему периметру площади. Люсиль также почувствовала себя уставшей – то были уже знакомые ей последствия

заклинания и обычно остававшуюся после этого головную боль, угрожавшую расколоть ей череп.

«Кто-нибудь из них выжил?», спросил он, со скорбью глядя на случившееся.

«Они все мертвы. Немцы умеют это делать – уж этого у них не отнять». Люсиль убрала его руку со своего плеча. «Отец, прошу тебя, уходи отсюда немедленно».

«Что ты здесь делаешь? Тебя же могли расстрелять», стал он ее бранить с тревогой в голосе. «Как вот этих несчастных».

«Я была в колокольне», ответила она ему. «И видела… всё». Ее голос наполнился раздражением. «Когда они убили мэра… я спустилась вниз. Я не могла… я ничего

не могла поделать… ничего».

«Я знаю», прошептал он. «Знаю».

«Я просто тупо стояла там, пока они убивали ни в чем не повинных людей». Она покачала головой от собственной беспомощности и стыда. «Я струсила. Мне стыдно».

«Мы должны выжить, чтобы сражаться завтра, и мы еще поборемся», утешил ее отец тем немногим, чем мог. «Можно, конечно, было броситься с ними в бой. И тогда

бы все погибли. И кто после этого будет сопротивляться варварам?»

«Янош бросился в бой».

«И больше Янош уже не дерется. И какая польза от него теперь Сопротивлению? Нам не нужны мученики. Мы страдаем от избытка мучеников».

Он ослаб и вновь оперся на ее плечо. Она завела его за угол церкви. Отец остановился, взглянув на площадь. Она тоже повернулась и как раз в этот момент