Роман Грачев - Край непуганых

Прежде чем отпустить несчастных родителей, Петр вновь проделал манипуляции с фотографиями. Разложил на капоте джипа пять штук и попросил ответить, не узнают ли они кого-нибудь. Арутюняны всматривались долго, брали фотографии в руки, клали на место. В тот момент, когда Петр подумал, что здесь его ожидает облом, мама Кристины ткнула пальцем в один из снимков.

— Вот. Это тот парень, который у нас чай пил.

Старший сержант сгреб фотографии, на прощание еще раз выразил свои соболезнования, пожелал крепиться и держаться и вернулся в свою машину. Сразу позвонил Самохвалову:

— Иван Терентьич, я закончил с родителями девчонки.

Тот затаил дыхание.

— Ну?

— Это он. И в прокате его опознали.

— Господи…

— Мне ехать дальше?

— Нет, возвращайся. Я звоню Сейфуллину, надо вводить «перехват».

Петровский терпеливо ждал от меня ответа. «С чего ты взял, что я делал ставку именно на него?» — спросил он, а я шлепал губами. Не берусь утверждать, но в тот момент я, кажется, даже не смотрел на дорогу и проскочил на «красный». Если рядом дежурила патрульная машина, то меня сейчас прищучат.

— Ты так и не понял? — усмехнулся политтехнолог. — Хилькевич как кандидат меня не интересует. Но он отлично сделал свое дело и теперь может спокойно вернуться к разведению будущих рыбных консервов. Ну, Серега, напряги извилины, это же так просто!

— Пахомов? — выдавил я.

— Он самый! Здорово получилось, правда? Крутов нейтрализован, Хилькевич в глазах обывателя мелкий и подлый говнюк, а наш «молодой, но опытный» остается весь в белом и со сверкающей улыбкой. Хрен подкопаешься!

Я вынужден был признать, что Петровский все рассчитал верно. Не раз и не два мне самому в голову приходила мысль, что его возня с Хилькевичем не стоит усилий и не приведет к нужным результатам, но все это время я смотрел не с того ракурса. С самого начала, с того момента, как мы познакомились с Петровским у входа на вокзал, передо мной разыгрывали один большой, многоактный спектакль.

— Что ж, браво, Евгений Палыч, ты не напрасно жрал свои французские булки с черной икрой. Но пить шампанское пока рановато.

— Думаешь?

— Уверен. В городском управлении о тебе уже знают, опергруппы из губернии получили все необходимые ориентировки и подняты по тревоге. Наверно, на результаты выборов это уже не повлияет, но твои гастроли здесь закончились.

Петровский промолчал, я же решил не давать ему ни секунды на передышку.

— У тебя только два исхода, политическая проститутка. Либо тебя примут здесь — а тебя точно примут, к бабке не ходи, блокпосты по всему периметру — либо вали домой. Но я тебя уверяю, что вернуться обратно ты уже не сможешь.

Продолжительная пауза в трубке. Я уже подъезжал к управлению полиции, за деревьями замаячил фонтан, вокруг которого туда-сюда неторопливо прохаживался наш особист. Хороший мальчик, послушался…

— Все, говорить больше не могу, — сказал я в трубку. — Мой тебе совет: если ты что-то запланировал на сегодня, отмени, не усугубляй свою участь, а лучше просто уматывай отсюда, и чтобы с концами. Дырку я заколочу.

— Значит, нашел способ? — вкрадчиво произнес Петровский. — Молодец, не тупой. Но тебе тоже рано пить шампанское.

Он отключился. Не понравилась мне его последняя фраза. И еще больше не понравился голос.

Я припарковался на краю площадки перед зданием управления — так, чтобы Киршин не мог нас увидеть раньше времени.

— Блефуешь? — спросил Святов.

— Есть немного.

— Опять только теория?

— Да. Теперь вся надежда на тебя, Коля. Сделай так, чтобы они подняли всех, кто есть. Убеди его. Надеюсь на твои навыки настоящего мента. Я на связи. Удачи!

Святов с кряхтеньем вышел из машины. Прежде чем он успел захлопнуть дверцу, я напомнил:

— В шесть двадцать на вокзале. Не опаздывай!

Ну что ж, финита ля комедиа. Еще немного, и я сам впаду в летаргический сон, как мой брат перед отправкой в воинскую часть. Чем ближе стрелки часов подползали к отметке «19:05», тем сильнее стучало мое сердце. Две недели жизни в раю — пусть и не таком идеальном, каким он казался вначале — две недели жизни под ярким солнцем, на котором вдруг обнаружились пятна… Эти две недели истекли. Боюсь, дома я очень долго буду страдать «безалкогольным похмельем», у меня точно обострится постпраздничный синдром, когда против возвращения к обычной жизни будет протестовать буквально каждая клеточка тела. Время, конечно, вылечит, но…

По дороге в пельменную я позвонил Ане. От волнения дрожали руки. Я по-прежнему не знал, какие слова подобрать, но и молчать больше не было сил.

— Да, Сереж, привет.

— Здравствуй, Ань. Не отвлекаю?

— Нет, я иду домой из магазина. У тебя все в порядке?

— Почему ты спрашиваешь?

— Голос какой-то грустный.

— Ну, как тебе сказать… По телефону не могу, глаза твои видеть надо.

— В чем же проблемы, милый? — усмехнулась она.

— Ни в чем. Ты сможешь быть сегодня в шесть-двадцать на вокзале?

Аня вздохнула. Она все поняла.

— Вот ты о чем… Хорошо, я подъеду.

— Спасибо. Обязательно подъезжай. Только, пожалуйста, будь осторожнее… Или, знаешь, я лучше тебя сам подхвачу. Ты у себя будешь или у родителей?

— У себя.

— Тогда будь готова в начале седьмого.

— Хорошо.

Мы попрощались и закончили разговор — как-то очень буднично, словно не было у нас этих замечательных дней и ночей, прогулок по вечернему городу, ужинов и обедов, поцелуев и объятий. А, собственно, в чем дело? Не она первая. Кто-то задерживался в моей жизни лишь на пару недель, с некоторыми отношения затягивались на несколько месяцев, а с последней мы прожили у меня на улице Косыгина больше года, и я уже готов был предложить ей руку и сердце, но был отвергнут. «Живи одним днем, Сережа», — сказали мне. В общем, всякое бывало… только не припомню, что предполагаемое расставание так больно жгло сердце.

Павла Гринько я застал на привычном месте. Точнее, он суетился в зале своей любимой пельменной, заполненном посетителями примерно наполовину — вертелся возле окон с рулеткой и карандашом за ухом.

— Трудишься?

— Ага. Хочу жалюзи заказать, эксклюзивные, с рисунком. Вот эскиз набросал, зацени.

Он протянул мне блокнот с карандашным наброском на раскрытой странице — два пухлых пельменя с глазками-ножками-ручками сидят в тарелке и о чем-то болтают, а вверх от них поднимается пар.

— Паша, обратись к профессиональному дизайнеру. Это, прости, какая-то хохлома.

— Художника обидеть может каждый. — Паша спрятал блокнот в кармане своих необъятных шорт. — Ты чего тут? Какие-то новости есть?

— Да, есть. Пойдем к тебе в кабинет.

— Там у меня ремонт, айда на воздух.

Мы вышли на улицу, отошли подальше от крыльца, закурили. Тучи так и не разбежались после сегодняшнего ливня, по-прежнему висели над городом плотной завесой. Было сумрачно, но довольно тепло.