Вадим Тарасенко - Фаворит из будущего [publisher: SelfPub.ru]

„Лешка Орлов!“, – с негодующим стоном Екатерина отпрянула от мужчины.

Уже почти уверенная, кто лежит от нее слева, она приблизилась к нему и бесцеремонно полезла рукой в портки. Так и есть, рука нащупала знакомый шрам, который Григорий заработал в бою с пруссаками при Цорндорфе [25] Одно из сражений между прусскими и российскими войсками. Тогда Григорий Орлов получил три ранения, но не покинул поле боя. .

„Он, сволочь пьяная“! – цесаревна в гневе ногой толкнула спящего мужчину и тут же вскрикнула от боли. – Сволочь! Даже ботфорты снять не потрудился»! – цесаревна схватила мужчину за нос и изо всех сил затормошила его.

– А! Что! – гвардеец резко подхватился. – Бля, Катька… матушка, испужала ты меня. Мне со сна привиделось, что меня кабатчик на Литейной за нос хапнул за пятак недоплаченный.

– Сволочь, как ты смел!

– За что гневаешься на меня, матушка? – на лице гвардейца читалось искреннее недоумение.

– Вот это! – Екатерина ткнула рукой в спящего Алексея Орлова.

– Да это брательник мой. Ты че, Лешку не признала?

– Как он оказался в одной с нами постели? Ты стал много себе позволять, Григорий!

– Да не гневись, матушка. Сама ж знаешь. Выпили ж хорошо, да и притомились на морозе то. Вот и попадали, где придется.

– Притомились! А на это у тебя сил все же хватило! Ты это при брате своем делал? Или вместе с ним?!

– Что, матушка? – лицо Григория Орлова было испуганным.

Такой разгневанной свою «матушку» он еще не видел.

– Ты дурака-то из себя не строй! Что захотелось новых любовных утех? Старые прискучили?

– Не было ничего такого… не помню я, матушка, может, что и впрямь было, пьяные ж были…

Слезы брызнули из глаз великой княгини. Но Екатерина быстро умела брать себя в руки. Вот и сейчас, быстро вытерев лицо одеялом, она привычным тоном скомандовала:

– Вези меня в Ораниенбаум. И не медли!

– Сичас, матушка! Лешку разбужу и мы вмиг тебя довезем.

– Nein! [26] Nein – нет (нем). – вскрикнула Екатерина! Никаких Лешек!

– Как скажешь, матушка…

Через полчаса карета с цесаревной покидала утренний Петербург. На облучке сидел Григорий Орлов и зло стегал лошадей. Впереди лежал Ораниенбаум, где во дворце у окна стоял муж Екатерины Петр. Он задумчиво смотрел вдаль, где за утренней дымкой скрывался Петербург – столица огромной империи, народ которой он не понимал и не хотел понимать. Но судьба распорядилась так, что он должен стать правителем этой империи.

– Sie haben mich alle tanzen. Ich werde die russische Laxheit bringen. Ich bin Russisch Friedrich [27] Sie haben mich alle tanzen. Ich werde die russische Laxheit bringen. Ich bin Russisch Friedrich (нем) – Они у меня все попляшут. Я выведу эту русскую расхлябанность. Я стану русским Фридрихом. .

Карета с Екатериной и Орловым на облучке во весь мах, на который только была способна русская «тройка» неслась к Ораниенбауму. Схватиться за русский престол этим двум немцам предстоит очень скоро.

Белгород, Российская империя. Тот же день

Масленица полновластно обосновалась на улицах губернского города. Бьющее фонтаном народное веселье не мог остудить даже десятиградусный мороз. Все стремились по максимуму окунуться в атмосферу безбашенного праздника, стать частичкой водоворота забав и разгулья. Ведь всего через несколько дней наступал долгий Великий пост, который одевал «смирительную рубашку» не только на радости чревоугодия, но и на другие плотские утехи.

– Глянь, барин! Во, потеха!

Александр, который вместе с Григорием Половцевым и Герасимом вышли на центральную городскую площадь, увидел высокий, гладко обструганный столб метров пятнадцати высотой. На его конце было приколочено колесо от телеги, на котором визжал связанный поросенок.

Возле столба толпился народ. Один из мужчин, скинув кафтан и оставшись в одной рубашке и портках, готовился лезть за этим визжащим призом. Подойдя к самому столбу, он запрыгнул на него и, отталкиваясь от него сплетенными ногами и подтягиваясь руками, стал подниматься вверх. Толпа снизу свистом, улюлюканьем и шуточками подбадривала верхолаза.

– Тимоха, смелей!

– Считай, на бабу залазишь!

– Тимоха, тока причиндал свой не сотри! А то Анисья с дома выгонит!

Мужчине до колеса осталось каких-то два метра. Но тут, уверенный до этого подъем вдруг забуксовал. Раз за разом Тимоха, оттолкнувшись ногами и помогая себе руками, делал рывок вверх и тут же сползал вниз. Будто на столбе была какая-то невидимая черта, через которую пройти было невозможно.

Приглядевшись, Александр увидел, что самый верх столба особенно ярко блестит на солнце.

– Знамо дело, верхушку салом смазали, – пояснил Герасим. – Эх, а поросенок то знатный. Розовенький! Эх, такого бы на язычок положить!

Между тем на столб полез очередной желающий нежной поросятинки. Несмотря на внушительный вид, его бесславное восхождение закончилось еще быстрее, чем у предыдущего верхолаза. Добравшись до части, смазанной жиром, мужчина лишь дважды сделал попытку преодолеть «вкусный» участок. Вторая попытка закончилась тем, что он безостановочно заскользил вниз под гогот толпы.

– Не дается поросенок!

– Что, Герасим, очень хочется? – в голосе Половцева Александр услышал какой-то подвох.

– Да как же такую красоту не хотеть-то?

– А ты попроси барина то своего. Для него, Божьего посланника, дело то плевое.

«Вот, сука! Только это просто подначивание типа за пленение, мол, гордость взбрыкнула? Или хочет еще раз убедиться в моих возможностях?» – взгляды офицера и Чернышева скрестились.

– Чего ж не порадовать Герасима, – тихо сказал Александр, – раз господин российский офицер не хочет показать свою удаль.

– Предпочитаю показывать удаль в деле ратном, а не в скоморошестве, – резко ответил Половцев.

– Так тут не песни же петь и ногами отплясывать. Считай, как на крепость лезть. Аки суворовец на Измаил.

«Стоп! – скомандовало себе Александр, увидев удивленно-непонимающий взгляд Половцева. – Измаил будет через два десятка лет».

– Это потом будет. Может, ты к тому времени и генералом станешь, – Чернышев улыбнулся офицеру.

У того на щеках выступил знакомый румянец.

«Ну, прям девица красная. Только эта девица еще кусаться может».

– Достану я тебе, Герасим, поросенка. Тока рубаху свою дай. Замерзну я в одной своей.

Герасим тут же скинул с себя тулуп, стянул рубаху и протянул Александру:

– Держи, барин.

Через минуту, надев на себя еще одну рубаху, Чернышев вместе с Половцевым и Герасимом подходили к столбу, где привычным гоготом закончилась очередная попытка добыть поросенка.

– А ну, народ, расступись! – зычно крикнул Герасим.

– Во и баре поросенка желают, – Александру скалился щербатым ртом низенький мужик с рябым лицом.