Владислав Савин - Врата Победы: Ленинград-43. Сумерки богов. Врата Победы

– По крайней мере, похоже на правду то, что написано здесь?

– Это чертовски похоже на правду, Генрих! Считая, как наш бесноватый обошелся с Церковью, не исполняя им же взятых обязательств. Впрочем, для этих, в сутанах, вовсе не обязательно, чтобы ты перешел им путь – достаточно, если они решат, что ты помеха какой-то их игре, и тебя снимут с доски, как битую пешку. И бесполезно ловить исполнителей – прикажут другим, только и всего.

– Ну, а если… Был когда-то такой орден – тамплиеры?

– Ты сошел с ума, Генрих! Допустим – я сказал, допустим! – тебе это удастся. Даже если завтра умрут все те, кто собирается в Капелле. В твоей власти истребить всех, кто причастен? Выкорчевать всю сеть, пустившую метастазы повсюду? Это будет куда труднее, чем с евреями! А месть будет страшной.

– И что ты предлагаешь? Молиться и ждать, как баран на бойне? Я ведь тоже понимаю, чем это может кончиться, когда я доложу фюреру? Тебе сказать, какой приказ он отдаст, или сам догадаешься?

– Генрих, ты идиот?

– Нет, Руди, я очень жить хочу. Ведь если заговор есть, а мы о нем не знаем, не в игре – значит, нас уже списали? Или ты думаешь, что когда фюрер умрет и сюда войдут русские или англичане, без разницы, я не буду болтаться в петле – и ты тоже, Руди, за все твои дела! А может быть, это случится гораздо раньше – если информация о заговоре дойдет до фюрера помимо меня, как тогда, с «1 февраля»? Мы оба сейчас, как на горящем мосту, и под ногами вот-вот разверзнется бездна – нет другого выхода, кроме как вперед! Может быть, там конец, обрыв, но здесь смерть верная.

– Генрих, ты не хочешь отправить меня снова в подвал?

– За что?

– Просто так. Потому что для меня там будет куда безопаснее. Быть жертвой, арестованной еще до того, как главное событие произошло. Тогда, может быть, ко мне не будет претензий. А ты лучше беги сейчас. Потому что после – ты можешь спрятаться от русских, англичан, американцев. Если повезет, спрячешься даже от евреев. От этих же ты не укроешься никак, тебя везде найдут и предъявят счет. И тогда – я очень не хотел бы быть в твоей шкуре!

– Иди, Руди! Пока – не в подвал. Твоя голова мне еще пригодится. И не вздумай сбежать – я, хоть и не Папа, но тебя-то везде найду!

Лев Маневич, Этьен. Италия, январь-февраль 1944 года

Десять лет вдали от родины. С тридцать четвертого в Италии, «австрийский коммерсант Конрад Кертнер», владелец патентного бюро «Эврика». В декабре тридцать шестого арест, с июня сорок первого полная автономка, когда никаких вестей из дома нет. Но там меня, выходит, не забыли!

Фашистов бьют – ясно, что войну они проиграли. Еще осенью сорок третьего Италия начала осторожные переговоры с англичанами. Но союзники, к их чести, оказались едины с СССР – в меморандуме Трех держав одним из предварительных требований было освобождение политзаключенных, с высылкой и последующим интернированием в нейтральной стране – по списку, в котором было и мое имя. Об этом я узнал много позже – тогда же меня, без всяких объяснений, вытащили из камеры в тюрьме Санто-Стефано, привели в порядок, переодели и под конвоем погрузили на пароход, идущий на материк. Затем мне было объявлено, что меня высылают в Швейцарию, и в поезд, не арестантский вагон, а самый обычный, в сопровождении двух жандармов и какого-то штатского – он представился сотрудником консульства Швеции, представляющим в Италии интересы СССР во время войны, спрашивал, нет ли у меня претензий, восхищался победами советского оружия и даже пытался говорить по-русски. Я ответил по-немецки, что не понимаю. Я австриец Конрад Кертнер. Моя связь с Советским Союзом так и не была доказана на суде.

Поезд шел на север, к швейцарской границе. Что ж, если это не провокация – то я имею шансы вернуться домой не позднее чем через год, когда кончится война. Донимал кашель, итальянские тюрьмы не отапливаются, а зима здесь очень промозглая – но если я выдержал семь лет, то как-нибудь перенесу еще год. Наручники на меня надевали, лишь когда кто-то из жандармов спал или отлучался, в остальное время все скучали, глядя в окна и по сторонам. Публика в поезде была самой обычной, лишь удивляло обилие сумок и мешков – в Италии было уже плохо с продовольствием, и очень часто городские жители ехали к родственникам в деревню и везли что-то на обмен, а селяне спешили в город – что-то продать, совсем как у нас в Гражданскую! Как давно это было – я, комиссар бронепоезда, девятнадцатый год! После я заболел авиацией, стал красвоенлетом, затем Академия и предложение служить в Разведупре.

За окнами предгорья Альп. Уже скоро. И вдруг взрыв где-то впереди! Частые гудки паровоза, вагон дернуло, кто стоял – попадали с ног, полетели с полок мешки, поезд остановился. Выстрелы, причем и спереди, и сзади, с обеих сторон поезда. И в вагон врываются, четверо с одного конца, трое с другого, все с автоматами, в странной пятнистой одежде. Очередь в потолок, на головы сыплются щепки, истошный женский визг. И слова по-русски:

– Сидеть всем! Не двигаться!

Второй «пятнистый» прокричал это же по-итальянски. Затем по двое вошедших остались у концов вагона, а остальные пошли вдоль сидений, вглядываясь в лица пассажиров. Мундиры моих конвойных сразу привлекли внимание, и очень скоро все трое «проверяющих» стояли рядом. И на пилотках двоих, и на берете третьего были наши, красные звездочки! Неужели наши уже вошли в Италию, прорвав фронт?

Жандармы и не пытались сопротивляться. «Сопровождаем политического, исполняем приказ!» – «А ну, на выход, все!» Швед пытался объяснить, что он – дипработник нейтральной державы, но его очень невежливо ткнули в спину стволом автомата. И с жандармами тоже обращались без всякого почтения – а меня, когда я оступился, осторожно придержали под локоть, не дав упасть.

Старший спросил меня, по-русски:

– Вы Этьен?

И показал мою фотокарточку. Я узнал ее – из моего личного дела в Москве. Тогда лишь я поверил окончательно, что это наши. А старший козырнул мне и сказал:

– Мы, Осназ РККА, за вами. Скоро будете дома. – Затем спросил: – Тот, в штатском, действительно швед или сотрудник ОВРА [46] Итальянская контрразведка. ?

Я ответил, что представился шведом, а как на деле, не знаю.

– Так что, в расход его? – спросил второй осназовец.

– А если и в самом деле швед? – ответил старший. – Пусть живет. А вот полицаев…

И сделал жест рукой по горлу.

Из поезда вытащили еще нескольких в мундирах. Один оказался немцем, «интендантурратом», снабженцем какой-то части люфтваффе – его, подумав, захватили с собой. Шведа пихнули обратно в вагон: «Иди пока!» А шестерых итальянцев погнали куда-то за кусты, вскоре оттуда раздались автоматные очереди.

Так я попал в отряд товарища Кравченко, который тогда еще не был Третьей Гарибальдийской бригадой. Причем сразу после беседы с командиром меня повели в санчасть – оказывается, дома побеспокоились и о моем здоровье, персонально для меня прислали новейшие лекарства – антибиотики, от которых, как мне сказал фельдшер, «чахоточные бациллы дохнут, как тараканы от буры». Я действительно почувствовал себя много лучше! В отряде был аэродром, и самолеты летали тогда еще не каждую ночь, но достаточно регулярно. Пару часов – и за линией фронта, а дальше в Москву! Где меня ждут Надя с Танюшкой! Как они там, живы, здоровы ли?