Райан Гродин - Кровь за кровь [litres]

Находиться здесь – сидеть рядом с Яэль в грузовике посреди весенней тайги – формально было ошибкой. Поворот не туда, а за ним ещё парочка. Но это казалось правильно в каком-то особом смысле, который Лука не мог описать. Я здесь, потому что это не скучно – не тот ответ, который удовлетворил бы яростную советско-еврейскую фройляйн. Я здесь, потому что я здесь – слишком нахально. Я здесь из-за Яэль – слишком… личное… чтобы сказать вслух.

Вместо этого Лука пожал плечами.

– Присоединился из любопытства? – Не вопрос. Насмешка, ещё более резкая под взглядом Мириам.

– Мириам… – слова Яэль растворились в русской речи, и девушки принялись за разговор на недоступном Луке уровне.

Вокруг них повсюду оживали двигатели, грохоча на весь лес. Кузов содрогнулся под ногами Луки, когда водитель переключил скорость, начиная продвигаться вперёд. Обваливающиеся хижины сменились морем костей. Их вид – белых, переплетённых и неподвижных – осел в костях самого Луки, когда они проезжали мимо, проталкиваясь через грязь и деревья. Мириам и Яэль продолжали тихонько переговариваться на русском. Феликс спал, его перевязанная рука свисала с края носилок. Сам Лука коснулся через майку висящего на шее жетона. Ладонь прижалась к ткани, прижалась к металлу, к доказательству второй группы крови. Крови Курта Лёве. Крови Луки.

Хотя слова Яэль и Мириам оставались для него загадкой, Лука хорошо замечал их интонации. Разговор длился несколько минут – переходя от напряжённого к резкому и от злого к угрюмому, – пока Мириам, наконец, не села на противоположную скамью кузова. Носки её сапог всего в шаге от Луки.

– Располагайтесь удобнее, господин Лёве, – сказала она ему. – Нас ждёт долгая поездка.

Господином Лёве звали отца, а не его, а в ЗИС-5 об удобстве не шло и речи. (Ухабистая дорога + расшатанная подвеска = прощай, позвоночник!) Но Лука удержал оба мнения при себе, размещаясь в грузовике.

Поездка была долгой. Деревья сменялись деревьями, линии их стволов из коричневых стали тусклыми, после захода солнца и вовсе невидимыми. Машины щёлкнули фарами (с приглушённым светом, чтобы их не обнаружил противник) и продолжили путь. Феликс спал мёртвым сном, Мириам порой тоже клевала носом. Яэль сидела рядом с Лукой. Что-то в её позе, в том, как девушка прижимала колени к груди, устремив взгляд в опускающуюся ночь, напомнило ему поезд в Нью-Дели – первый их поцелуй. Когда вся правда и ложь между ними зашла в тупик, и сердце Луки сжалось. Оно сжималось и сейчас, от воспоминаний. Свет луны на лице фройляйн. Тепло её губ, проникающее до самого сердца, заставляющее чувствовать .

Должно быть, Яэль почувствовала, что он смотрит. Она бросила взгляд через плечо, свирепо прекрасный взгляд арктического волка. Бровь выгнута.

Лука прочистил горло: «Кажется, твоей новой-старой подруге я не особо понравился».

– Как и мне, когда мы только встретились, – ответила она.

Когда мы только встретились. На мгновение Лука вспомнил этот момент – тогда, на Олимпийском стадионе. Яэль обладала лицом Адель, говорила её словами. Волосы девушки были полупрозрачными, кожа блестела от дождя. Кожа Луки, напротив, горела от ярости при виде Адель Вольф во плоти – впервые после их кровавой встречи в Осаке.

– Тогда было иначе. Я думал, что ты Адель. Если бы я знал, что ты – это ты…

– Всё стало бы только хуже, – тихонько проговорила Яэль в проносящуюся мимо ночь.

– Мне бы хотелось думать, что нет, – заявил Лука.

Яэль повернулась, встречаясь с ним лицом к лицу. Тени оплетали её лицо, силуэт заострился от редкого света проезжающих грузовиков. Лука никак не мог понять, напоминает ли ему её яркость ангела или призрака. Он знал лишь, что хочет сократить расстояние между ними, хочет вновь прижаться губами к её губам – в честном поцелуе, без наркотиков и обмана. Но честность требовала знания, и Лука знал, что он стоит по другую сторону стены, сложенной из множества неизвестных: татуировок, маленьких кусочков дерева и советских капитанов с золотистыми глазами.

Он просто молчал. Считал вздохи и секреты.

– Лука? – спросила Яэль на четвёртом выдохе.

– Да? – отозвался он на пятом.

– Почему ты не присоединился к Сопротивлению?

Ах. Вот он. Вопрос, который должен был последовать. Наконец.

– Не скажу, что они бродят по городу, стучась во все двери и раздавая агитационные буклеты.

– У тебя немало связей на чёрном рынке. Должно быть, чтобы добывать сигареты, – заметила она. – Ты мог найти нас, если бы лучше постарался.

Стараться лучше, быть сильнее, быть чем-то большим. История его чёртовой жизни.

– Ты видела, что СС делает с предателями. Зачем быть раздавленным, когда можешь выжить? – По мнению Луки, это было честное алиби. Оправданное самими законами природы.

– У некоторых из нас нет этого выбора. – В словах Яэль таилось напряжение: старая-новая злость, как и старая-новая подруга. – У некоторых из нас никогда его не было.

Он окунулся в жар этого голоса, смотря на её напряжённые руки. Манжеты рукавов куртки Яэль задрались на несколько сантиметров, и Лука мог видеть чернила татуировки: кончик волчьего хвоста, щекочущий её тонкое запястье. Он уставился на эти метки, вытравленные чёрным на коже. Они напоминали наброски, которые мама когда-то делала в уголках блокнота, лежащего рядом с телефоном (а потом вырывала и комкала, пока муж не увидел). Они обладали всеми чертами искусства . Так много деталей на таком маленьком пространстве: линии штриховки одновременно необузданные и ровно затемняющие мех животного. Это заставило Луку задуматься: а как другие волки выглядят вблизи? Такие же детальные? Такие же тёмные?

Под ними тоже находится линия чисел?

Он так много хотел узнать о Яэль. Ответы были отрывочными: Заключённая. Лабораторная крыса. Еврейка. Лука не понимал значения её чисел, но они точно что-то означали. Луке были интересны долгие провалы между этими ответами. Он хотел знать.

– Что случилось с тобой?

Мгновение растянулось в ещё одно, и ещё. Когда Яэль, наконец, покачала головой, её белые-белые волосы лезвием сверкнули в свете фар. «Почему? – словно спрашивали её глаза. – Почему ты ещё не знаешь? Почему ты здесь?» Всё в Яэль – спокойствие, молчание, чувства – пронзало Луку, кромсало саму душу.

Почему?

Почему?

Почему ты не можешь стать кем-то большим?

– Я боялся. – Звенья цепочки Луки впивались в шею. Слова казались слишком честными для его голоса. – До сих пор боюсь.

– Страх – это не оправдание, – сказала ему Яэль. – Страх делает нас человеком.

Что ещё Лука мог сказать? В нём не было ничего большего . Губы скривились, растянулись, желая превратиться в усмешку. Хоть что, только бы она перестала смотреть на него так: со льдом (или огнём?), с ненавистью (или любовью?), с бесконечными эмоциями, пульсирующими в этих зрачках.