Оксана Демченко - Дом для бродяги [Litres]

Вообще-то неприязнь к сезону накопилась не из-за дождей и гниения листвы. Слякоть залегла в моей памяти, пока я училась в пансионе. После летнего отдыха одноклассницы возвращались нарядные, одетые во все новое. А я обычно приходила в перешитом платье, которое стало тесновато, но не настолько, чтобы тратить деньги на новое… Я научилась не слышать, что шепчут за спиной. Не видеть, как смотрят. Но полюбить осень?

Теперь я взрослая. Хожу в модном платье по роскошному залу, наспех переделанному в класс. Меня слушают и слушаются странные, особенные дети. Вот хоть Феденька, прозванный Хомой, хомяком. Его кличка не дразнилка, а пожелание жизни и отражение привычки Феди. Он постоянно добывает и прячет еду. Остальные дети знают, но делают вид, что им ничего не известно. В гнезде Клима все – друг за друга горой, они привыкли выживать вместе. И еще они слишком уж взрослые. Тот же Федя: он сомневается в своем возрасте – вроде бы семь – зато умеет вести себя на допросе в жандармерии, убегать из детских домов, добывать еду и информацию с помощью своего вида, жалкого и милого. Яков шепнул мне, что Федя не по годам умен и много раз с помощью гнезда устраивал масштабные мошеннические схемы, вымогая деньги у ворья и швали, когда эти деньги отчаянно требовались – на зимовку, на спасение тех, кто попал в жандармерию, на кормежку для чужих гнезду детей… Кажется, именно узнав о том, что Хома мошенничал при общем одобрении, Лёля на Клима и взъелась.

Я – первая, о ком синеглазый скелетик охотно сочиняет дразнилки. Хотя еще вчера никто в гнезде и не знал, что Федя любит капризничать и дразниться… Ох, до чего милый. Стоп, хватит лыбиться. Делаю усилие, напускаю грозный вид – первые ряды хихикают. Решительно шагаю через класс на галерку. Там всплеск суеты, шушуканье. Федю оттесняют за спины. Он – общий любимец. Раз явился на урок, его не изгнать, даже для его же пользы.

– Порошки выпил? Жара нет? Дай гляну, ты вспотел? Покажи руки, не дрожат?

Федя то кивает, то мотает головой. Я спрашиваю быстро, он путается и принимается отвечать невпопад – намеренно. Пацаны рядом повторяют за Федей кивки и неканья, получается складно, в такт.

– Кашу съел?

Федя кивает. И уже весь класс – в такт.

– Прижилась?

Кивает и улыбается. И все улыбаются. Я обожаю осень! Вот так все изменилось за пять дней. А началось – там, в парке соседней усадьбы, когда Паоло плакал и Ники жаловался, и вдруг из тумана возник Яков, а с ним и Клим.

Утром я узнала, что на задворках «Астры глори» запрятан еще один особняк семьи Ин Тарри – «Черная лилия». Он пустует, и вообще его назначение – быть запасной кладовкой при резиденции. Ничего себе кладовка! Трехэтажная, в стиле неоклассицизма, полностью обставленная и окруженная парком… С пристройками, гаражом и конюшней.

«Кладовку» и прилегающий парк утром отдали в распоряжение Клима и его гнезда. Я думала, Юсуф возмутится. Он отвечает за безопасность, а тут – толпа детей с опасными идеями и повадками. Но мудрый Юсуф, когда я примчалась сочувствовать, сказал на родном пустынном всего одно слово – «судьба». Он уже обновил схему охраны и как раз прикидывал вдвоем с Агатой, как дополнить ее незримыми узорами и сторожевыми нитями против наемных живок.

Отвлеклась я.

В тот первый день «Черная лилия» и впрямь была темна – ни света, ни тепла… ни людей. Даже слуг не наняли: Клим был резко против, он нехотя признал лишь необходимость присутствия садовника, водителя и конюха. Даже от охраны отказался. Его гнездо прежде само справлялось и теперь не оплошает… Пока все это решалось, малышня начала просачиваться в засыпанный листвой парк. Я сперва не собиралась идти в «Черную лилию», но вспомнила ноги Клима – обмотанные драными тряпками, всунутые в великанские галоши, перевязанные почтовым шпагатом. Если он так обут, что говорить о прочих? Не додумав мысль, я помчалась спасать детей. Вася смеялся за спиной – но не отставал. Я позже узнала, Яков велел ему оберегать меня.

В общем, я перебралась в холодный дом, и с первого дня наблюдала безмолвное, осторожное нашествие уличных детей. Оно сопровождалось шуршанием, будто сквозь осень текли ручейки бесприютности… достигали крыльца, замирали. Поодиночке пришельцы не решались взойти по широкой мраморной лестнице. Копились серыми сплоченными группками нахохленных воробьев… Их приходилось встречать и уговаривать. Вспоминаю глаза детей, неуверенно преступающих порог, – и задыхаюсь. Уличные никому не верили, ни на что не надеялись… и все же они были дети, а значит, ждали чуда.

Яков, а с ним и Вася Норский, понимали с самого начала: дети разные, есть и совсем дикие. Оружие, хоть какое-то, припрятано у каждого. А я сперва не сообразила. Во мне проснулась заучка. Вася сразу понял и громко посочувствовал обитателям «Черной лилии». Мол, спасайтесь от ее усердия, как умеете… Уж как я усердствовала! К ночи были протоплены печи и камины, подготовлены спальни, распределено белье. В доме сделалось влажно и душно, запахло паленым. Дикари сушили вещи на каминных решетках… Как они готовили ужин, я не смогла смотреть. Многие жрали сырые продукты, а вилки и ножи прятали кто в рукав, кто в сапог… Фарфоровый столовый сервиз после собирал по одной тарелке Клим, совестя и раздавая оплеухи: какой смысл воровать у себя, в своем новом доме?

Утром второго дня доставили наспех закупленную одежду и обувь, а еще парты, книги и прочее полезное. Почти сразу прибыли пять врачей с бессчетными запасами лекарств. Детей накопилось до сотни, если не больше. Сытые вчерашние маялись животами, голодные сегодняшние хватали еду руками… я шмыгала носом, глядя на все это, а Яков утешал: дела идут лучше любых ожиданий, ему-то видно. Кстати, все пять дней Яков возникал и исчезал, как призрак! Оглянусь – разговаривает со старшими в гнезде, никуда не спешит. Моргну – нет его… Отвлекусь – опять рядом, шепчет в ухо: «Юна, ты преподавала. Надо провести первичный отбор. Кто-то не знает и грамоты, а кто-то имеет надежное базовое образование. Кто-то умен, а кто-то простоват. Займись».

После этого распоряжения выползок сгинул надолго. Я бы волновалась за него, найдись на это время. Мешали и занятия, и нудные разговоры с Климом в перерывах. Он гордо расхаживал в новых сапогах и покрикивал на меня! Жалеть его вовсе расхотелось. Он оказался хуже Васи по въедливости, суше и жестче Якова по манере речи. Ему, видите ли, надо срочно отправить старших в инженерное училище! А еще Клим донимал меня запретами: нельзя учить скучно; нельзя запрещать ходить по дому в уличной обуви; нельзя проверять, чистые ли у всех руки – и еще туча зудящих осенними мухами нельзя, нельзя, нельзя…

Сейчас пятый день переполоха. Проверка знаний вчерне закончена, это последний сборный класс. В инженерное училище старшие уезжают завтра. И еще трое пацанов, способных запомнить наизусть буквально все, скоро начнут учиться на переводчиков. Утром я выдала необучаемым подросткам совки и тяпки, разрешив вместо занятий вскопать клумбы под зиму. И начала составлять программы для постоянных классов с примерно равным уровнем знаний.