Оксана Демченко - Облачный бык [Litres]

– Рисуйте сами, – умоляюще предложила я. Уставилась в потолок, молча и горячо умоляя высшие силы не впускать проверяющих в мой класс.

– Идите, я прочту вслух правила, – безмятежно велела Агата.

Я благодарно кивнула, прошла к окну и распахнула его. Перелезла подоконник и стала пробираться вдоль стены, прячась за туями, пригибаясь и минуя окна. На ходу молча перебирала знакомые поводы к грядущей досаде – и спешила, стараясь не думать о худшем. Меня уже предупреждали, что покидать класс недопустимо. И урок этот божий некстати, и другую работу найти ох как трудно… и Ваську отбить не получится. Я ни разу не мясник, я трусливая барышня, только и могу стоять в сторонке, всхлипывая и уговаривая. Шепотом.

Все, выбралась из пансиона, бегу, подобрав юбки, по улице, где меня знает каждая собака. Создаю свежие сплетни о садовой голове.

Зычный голос Васькиного папаши гудит тревожной сиреной, за три переулка можно разобрать каждый звук. И действует схоже: когда воет сирена, все разбегаются…

Обогнув угол булочной, я споткнулась и чуть не села на мостовую. Мясник смотрелся страшнее боевого быка: руки в крови, глаза мутные, ворочается на четвереньках, рычит, иногда запрокидывает голову и орет. И нет ему дела, что жена лежит ничком, без движения. Голова разбита, крови – лужа. Васька скорчился у стены, куда его наверняка отбросил удар папаши-безумца. Пацан весь белый, трясется. И это не страх, с ним что-то дурное приключилось после удара.

– Убьет, если еще не убил, – выговорив свое мнение вслух, я осознала сказанное… и на деревянных ногах пошла прочь.

За угол той же булочной. По улочке, считая доски заборов и ведя по ним пальцем. Надо же на что-то опираться в выборе направления… Васька мне чужой, хотя мы знакомы два года. У мальчика талант к рисованию. Нет, талант – ничтожное слово. Ему надо заниматься, такой дар невозможно пустить прахом. Я вижу, и потому покупаю краски, даю книги, вечерами разрешаю рисовать в классе и рассказываю, что знаю из основ. Но лезть в чужую семью? Вот разобьют мне голову, и поделом. Надо вернуться в класс. «Надо» – хорошее слово, правильное и удобное.

– Барышня, опять вы туточки, – огорчился городовой, твердо зная причину моего появления. Еще бы! Ор такой, что и сюда доносится. – Оно ж не вашего, изволю заметить, ума дельце. Свидетелев нету, нам же – вам же выйдет боком, извольте вон упомнить тот раз, десятого-то дню…

– Я свидетель, – ненавидя свою глупость, я выговорила то, что хотела бы оставить невысказанным. – Кажется, женщина не дышит. И сына он забил, у мальчика припадок.

– А то он не скумекает, где вас искать, – городовой прямо намекнул на последствия. – Баба битая, ей не впервой. Отживет. Идите-ка вы…

– Я свидетель, – меня заклинило, я почти кричала. – А баба уже труп! Совсем, понимаете? У вас средь бела дня – труп. Сбежит убийца, и что тогда?

– Да какой убивец, дело семейственное, тихое…

Городовой был лыс и складчато тучен, как подспущенный воздушный шар. За тридцать лет в жандармерии он не продвинулся в звании далее первого повышения, и сейчас, по дрожащим щекам видать, думал о скорой отставке, как о недосягаемом спасении. Сипел, оседал ниже, наваливался на стол, норовя сделаться невидимкой. «Куда ему до Мергеля!», – ни с того, ни сего досадливо подумала я. Тараканище из Луговой – он пройдоха, но ведь порядок в селе держит, и крепко. А тут…

Бычий рев вызывал дрожь стекол, толстый трус икал, дергался… то есть – сомневался. Поглядывал то на свисток, то на меня, не сгинувшую вопреки добрым советам. Вот вроде бы устал от натянутого молчания, сокрушенно покачал головой и нащупал фуражку. Потная пятерня трижды промахнулась мимо свистка. С четвертой попытки уцепила, но звук не народился. Городового одолела икота. Еще бы, он живет на соседней с мясником улице! На меня нашло помутнение, я хапнула свисток и дунула, что есть мочи. Хотя и мне – икалось.

Скоро четверо здоровенных мужиков в форме, при дубинках пошли на мясника, как стайка диванных собачек – на бойцового пса: крадучись, постанывая и заранее изучая подворотни, годные для бегства. Я, стиснув зубы, плелась следом и удивлялась тому, как мало преступлений случается в округе. При такой-то жандармерии можно резать и жечь всякий день, о ночах не упоминаю. Хотя… это же городовые нижнего звена. Их работа – пригляд и сбор сплетен, их промысел – мелкое мздоимство. Не зря, выслушав, что предстоит, самого хилого они сразу отослали в «волчье логово». Есть такое местечко недалече. Туда и мясник, буйный и беспамятный, не забредет.

Бежать к «волкам» – дело быстрое, но не мгновенное. Вот и плетутся городовые, выжидая, пока их нагонят настоящие бойцы. У, бараны курдючные, жир трясут, злости в них нет настоящей, охотничьей.

О логове и загадочных волках я слышала много раз. Впервые – от наставницы, только прибыв ученицей в пансион. Она указала строго-настрого: не ходи туда ни одна, ни с подругами, ни с охраной – никак и никогда! Сгинешь. Волки иной раз вырываются на волю и вытворяют страшное. Я выслушала, кивнула и приняла как закон. Так что о логове сама ничего не знаю. Вот разве Васька рассказал по случаю, что волки – какие-то особенные недоучки тайной полиции, их собирают из разных мест, может и со всей страны, в закрытое заведение. Бывает, они шасть через ограду – и шалят…

За спиной зашлепали торопливые шаги. Вернулся отправленный к волкам квелый городовой, после бега его сбитое клокочущее дыхание разносится особенно громко. Что он, один явился?

– Бараны, кого ломать можно? – спросил юношеский голос звонко и весело. Сперва я вздрогнула: надо же, не слышно ни дыхания, ни шагов. Ну чисто – волки… А затем мне стало смешно. Не одной мне городовые показались стадом.

– Ломать нужно , – с нажимом уточнил второй голос, совсем детский.

Я обернулась и увидела их. Трое, все – пацаны, по виду им лет по шестнадцать, а то и меньше. Разного роста и сложения, но с похожим прищуром дикарей, которым все можно. Старший, рослый и плотный, поигрывает кастетом и беззастенчиво пялится на меня…

– Тама вон, – проблеял пожилой городовой, чуть не заглотив свисток. – Она сказывала, вот прям труп.

– Доносчица, – хмыкнул старший волк и прошел мимо, толкнув меня плечом.

– Приметная, – шепнул самый тощий в тройке, протираясь рядом и тоже толкая.

А недавно мне казалось, хуже пьяного мясника и страха не бывает… Волки скользнули беззвучно и сразу оказались впереди бараньего стада городовых. Обогнули угол злосчастной булочной, пропали из виду. Один присвистнул, другой выругался. Стало еще страшнее, я побежала – и сразу ярко, крупно увидела Ваську. Он дергал шеей и слепо глядел на мать. Мясник тоже был здесь. Ползал, рычал. Дважды ударил лежачую кулаком, наткнувшись на тело.