Оксана Демченко - Облачный бык [Litres]

– Мики под ударом? Это давно началось?

– Это всегда продолжается, – поморщился Курт. – Я с ума схожу. Как уберечь Микаэле? Как, если надежных способов нет… Ладно, слушай. Сто лет назад артель убила Эйнара Ин Тарри. Была уничтожена вся северная ветвь. – Курт откинулся на спинку кресла и заговорил негромко, быстро. – Я читал записи, сплошной мистический бред. Микаэле показал те дневники всего раз, год назад. Я посмеялся, счел сказкой: одержимые, ритуалы на крови, черные ж и вки, бессилие пуль. Но Микаэле сказал свое «но-но», и не улыбнулся. Хотя в старом дневнике прямо отмечено: тайную организацию уничтожили, полностью. Ясно излагаю?

– Дальше, – Яркут положил руки на стол, пальцы правой принялись едва приметно подрагивать. Знакомое дело, то ли комбинацию сейфа подбирают, то ли соскучились по клавишам рояля.

– Я видел иерархию знаков в том дневнике. Символ «очищение», вот он, – Курт положил лист перед Яркутом. – Носители этого знака в артели отвечали за удаление следов. Сто лет назад, не теперь. Юна могла придумать подобное?

Курт говорил с отчётливым раздражением. После первых же слов черный пес сел и стал глядеть на Яркута очень внимательно. Облизнулся… улыбнулся.

Я не пес, но мне тоже захотелось улыбнуться. Курт не счел меня безумной! Вмиг веселость пропала: живки, ритуалы на крови – и одержимость… Я не интересуюсь мистикой, но сейчас я хочу выжить. Итак, совмещаю факты: я вижу тень, которую смутно понимаю как близость смерти; грузный явился убирать следы, у него знак артели; грузного я ощущала затененным. Сходится? Лучше б не сошлось. Не буду врать себе: грузный был весь – черный лед. Такой же лед намерз вокруг трупа Васиной мамы. Это лед смерти. Или… или мира по ту сторону порога. Мне стало совсем жутко.

– Совпадение маловероятно, – сказал Яркут и отодвинул листок. – Мики не показал мне дневник. А тебе показал, когда вы ездили в Иньесу. Якобы по просьбе регента.

Я следила за разговором из ледяной ямы ужаса. Я не могла и словечка вымолвить. Зато пес – я охотно следила за ним – подошел и сел у ног хозяина. Он взялся глядеть на Яркута, как на чужого. Обожаю черного Хвата! Рядом с ним спокойнее. Рядом с ним я живая… и скоро смогу говорить. Пес мне верит. И Курт тоже. Вдобавок мои слова получили подтверждение. Сейчас мы все обсудим…

Щеку обожгло темной стужей!

– О-ох, – простонала я, когда душу нанизало на ледяную пику внимания.

Сразу сделалось больно дышать. Мир выцвел… И еще: черный пес оскалился и медленно лег.

– Грузный, – выдавила я, глядя на Курта. – Он умеет чуять. Он нацелен на меня.

– Опять началось, – поморщился Яркут.

Я обозлилась! Это помогло, капкан оцепенения отпустил меня. Юлия была вспыльчивой девицей, сейчас ее способность мгновенно менять настроение очень помогала. Я, прежняя, реагировала бы иначе: сперва замирала, чтобы позже осознанно решиться на какие-то шаги. Сейчас я злюсь, делаю это активно – как Юлия; а еще я – как Юна – наблюдаю за собою со стороны, продолжаю думать и оценивать. Удобно так двоиться!

– Курт, что знаете об одержимых? – я повернулась к союзнику. – Их можно обезвредить? Говорите скорее. Умоляю.

– Согласно дневнику, артель умела подселять сущности. Бесей, или бесов. Легче всего беси вытесняли из родного тела суеверных, примитивных людей. Бесей можно изгнать. Как там было? Исторгнуть за порог. Дело хлопотное, в храме что-то похожее исполняют через сложный ритуал бесоборцы. Их единицы… Сто лет назад бесей за порог выставлял некий союзник. Кто, не указано. – Курт пожал плечами. – Юна, сюда не пройти без приглашения. Я при оружии, подготовка Яркута даже лучше моей.

Курт говорил и говорил, пробуя успокоить, но мне становилось лишь хуже. Пришлось взять в союзники пса: я указала на него, и Курт запнулся на полуслове. Еще бы! Хват, распластавшись, полз под стол, и хвост его был трусливо поджат!

– Черный ход, – предложил Яркут, едва глянув на пса.

– Ненадежно. Никого на подстраховке, – откликнулся Курт.

– Через кухню и погреб в переулок? – продолжил Яркут.

Острие тьмы все глубже врубалось в мой позвоночник, я остывала, делалась сонной и хуже понимала разговор. Тонула в проруби ужаса. Прежняя Юна уже захлебнулась бы… нынешняя прожила год в глухом отчаянии. А еще она, то есть я, видела во сне, как безымянный пацан дрался и выживал, не имея союзников, надежды и самой возможности победить. Он умел не сдаваться. Он умел, а я следила за ним… и тоже самую малость научилась быть отчаянной.

Сознание, а с ним заодно тело, мерзло – и одновременно кипело упрямой яростью. Лед и жар боролись во мне, да так, что на лбу выступила испарина! Стало посильно дышать, двигаться и думать.

Грузный нашел меня, хотя не мог выследить, да и собаки при нем не было. Если б Яркут так искал, когда меня прятали в больнице!

Идеалистка. Дура. Яркут стал чужим. Я одна в целом мире. От мыслей больно, но боль выжигает страх. Я не буду тихо ждать конца. Не подарю грузному ублюдку такой радости! Итак: выдворение за порог. Как мне справиться? Я знаю темный ветер, мне привычна инакость. Я видела нору выползка… Но прежде я отворачивалась, накрывалась одеялом, избегала смотреть в окна… Порог, окно, зеркало – в них копится инакость.

Найти бы годный порог! Годный – это какой? Широкий. Переход во тьму труден для понимания, если он очень короткий и резкий.

– Дверь для обслуги, – я нашла взглядом то, что показалось годным, дернула Курта за рукав. – Двойная, да?

– Да, чтобы в кабинетах было тихо, – быстро отозвался Курт. – Юна, бессмысленно прятаться меж дверей. А дальше путаница коридоров, без провожатого…

– Порог! – азартно прищурилась я. – Он войдет в дверь для гостей. Мне надо встать там, в проеме. Курт, я до смерти напугана, но я не сумасшедшая.

Яркут усмехнулся, хлопнул в ладоши – мол, хорошо придумала, и страх изображаешь сильно, почти верю. Его нарочитое презрение смотрелось так мерзко, что от злости я совсем перестала бояться. Правда, глубоко в сознании проскользнула мысль: может, он хлопал не мне? Может, это жест для Курта?

– Его не пропустят, – Курт проследил, как песий хвост скрывается под столом. И замолчал.

Хват тявкнул и притих. Беззвучие налилось в комнату, как масло… В этом масле дверь открывалась медленно-медленно. Я пятилась к широкому порогу еле-еле. Не утратил подвижности лишь враг. Тот, кто проткнул меня копьем ледяного взгляда, уже изучал комнату из коридора. Вот шагнул вперед, чуть пригибаясь: он оказался выше и шире, чем я представляла. Смуглый, черноглазый. В невзрачном сюртуке конторского служащего средней руки, в несочетаемых с верхом пестрых базарных шароварах и мягких сапожках, которые ступают беззвучно.

По блину лица сально расползлась улыбка.