Гарри Гаррисон - Миры Гарри Гаррисона. Том 12

Жрецы принесли священные книги, и мысли Чимала прервались.

Древние и почитаемые книги были в переплетах из человеческой кожи. По праздникам жрецы читали их народу. Теперь служитель положил их на каменную полку и отошел. Ситлаллатонак потянулся к тяжелым томам, поднеся к свету сначала один, потом другой.

— Тебе нужна вторая книга Тецатлипоки, — сказал Чимал. — То, о чем я говорю, написано на тринадцатой или четырнадцатой странице.

С громким стуком книга выпала из рук жреца: тот удивленно вытаращил глаза на Чимала.

— Откуда ты это знаешь?

— Когда эту книгу читали народу, называли страницу. Я запомнил.

— Ты умеешь читать, вот откуда тебе это известно. Ты тайком приходил в храм читать запретные книги…

— Не будь глупцом, старик. Я никогда раньше не бывал в храме. Я просто запомнил, вот и все. — Какой-то бес подбил Чимала продолжать — уж очень велико было изумление на лице жреца. — И я умею читать, если уж хочешь знать. Это тоже не запрещено. В школе при храме я выучил, как и остальные дети, цифры, а также буквы, составляющие мое имя. Когда других учили писать их имена, я слушал и запоминал, так что узнал все буквы. Не так уж это сложно.

Жрец лишился дара речи. Вместо ответа он стал рыться в книге, пока не нашел названных Чималом страниц. Он медленно перелистывал книгу, шепотом читая священные слова. Старик прочел главу один раз, потом вернулся к предыдущей странице и прочел опять. Книга выскользнула у него из рук.

— Вот видишь, я прав, — сказал ему Чимал. — Я скоро женюсь, но только по своему выбору, хорошенько все обсудив со свахой и вождями. Так учит закон…

— Не учи меня закону, ослушник! Я верховный жрец, закон — это я, и ты должен повиноваться.

— Мы все должны повиноваться, великий Ситлаллатонак, — тихо ответил Чимал. — Никому не позволено попирать закон, и каждый выполняет свой долг.

— Ты хочешь сказать, что и я?.. Ты смеешь учить меня обязанностям жреца, ты, козявка! Я могу убить тебя!

— За что? Я не сделал ничего плохого.

Жрец вскочил на ноги, трясясь от гнева и брызгая слюной.

— Ты споришь со мной, думаешь, что знаешь закон лучше меня, умеешь читать, хотя тебя никто не учил. Я знаю, тобой овладел злой дух, и нужно выпустить его из твоей головы.

Чимал ощутил холодный гнев. Гримаса отвращения скривила его рот.

— Это все, что ты умеешь, старче? Убить человека, который с тобой не согласен, хотя он прав, а ты ошибаешься? Что же ты за жрец?

С хриплым воплем верховный жрец поднял кулаки и кинулся на Чимала, чтобы заставить его замолчать. Чимал схватил старика за руки и с легкостью удержал, хотя тот боролся изо всех сил Сзади раздался топот ног — служители кинулись на помощь своему главе. Как только они оказались рядом, Чимал отпустил старика и отступил, криво улыбаясь.

И тут это случилось. Старик снова поднял руки, широко открыл беззубый рот и закричал — но не мог выговорить ни слова. Крик перешел в болезненный стон, и жрец, как подрубленное дерево, рухнул на пол. Его голова гулко ударилась о камень, и он остался лежать неподвижно. Глаза старика закатились, а на губах появилась пена.

Другие жрецы бросились ему на помощь, подняли и унесли. Один из стражей, вооруженный дубинкой, ударил сзади Чимала по голове. Будь это другое оружие, удар был бы смертельным. Чимал потерял сознание, и жрецы, пиная бесчувственное тело, уволокли его тоже.

Солнце, вышедшее из-за гор, светило сквозь проем в стене и зажигало огонь в драгоценных камнях, из которых были сделаны глаза Коатлики.

Священные книги, хранящие закон, так и остались валяться там, куда упали.

— Похоже, старый Ситлаллатонак очень болен, — тихо сказал молодой жрец, проверяя, хорошо ли заперта камера, куда поместили Чимала. Мощные бревна, каждое толще ноги взрослого мужчины, входили в отверстия в камне стен. Бревна имели пазы, куда вставлялась задвижка, закреплявшаяся снаружи — так, чтобы узник не мог до нее дотянуться: дверь нельзя было отпереть изнутри. К тому же сама возможность такой попытки со стороны Чимала была исключена — его руки и ноги были связаны крепкой веревкой из волокон магу. — В его болезни виноват ты, — продолжал жрец, гремя запорами. Они с Чималом были ровесниками и вместе учились в храмовой школе. — Зачем только ты это сделал? Ну, были у тебя неприятности в школе — так ведь они у всех были, — мальчишки есть мальчишки. Я никогда не думал, что ты кончишь так плохо.

Как бы ставя точку в разговоре, жрец просунул в камеру копье и ткнул им Чимала в бок. Чимал откатился, но обсидиановое острие успело рассечь мускулы, и из раны потекла кровь.

Жрец ушел, и Чимал снова остался один. Высоко в каменной стене было узкое отверстие, через которое пробивался пыльный солнечный лучик. Через него же до Чимала доходили и звуки: взволнованные крики и испуганный женский плач.

Люди пришли все до единого, как только новость дошла до деревень. Как потревоженные муравьи, они бежали из Заачилы — через поля, вброд через реку, по прибрежному песку. На другом берегу жители Заачилы смешались с жителями Квилапы — те тоже в страхе бежали к храму. Пришедшие стояли у подножия пирамиды сплошной стеной, перекликаясь и обмениваясь крохами новостей. Шум затих, только когда из храма вышел жрец и медленно спустился по лестнице, подняв руки, призывая к тишине. Подойдя к жертвенному камню, он остановился. Ицкоатль — так его звали — ведал храмовой школой. Это был суровый высокий человек средних лет, со спутанными белокурыми волосами, падавшими ниже плеч. Все знали, что когда-нибудь он станет верховным жрецом.

— Ситлаллатонак болен, — провозгласил жрец, и толпа откликнулась тихим стоном. — Сейчас он отдыхает, и мы ухаживаем за ним. Он пока не приходит в себя.

— Какая болезнь поразила его столь внезапно? — крикнул снизу один из вождей.

Ицкоатль не торопился отвечать; грязным ногтем он счищал пятнышко засохшей крови со своего плаща.

— Один человек напал на Ситлаллатонака, — произнес он наконец. — Мы держим его взаперти, чтобы позже допросить и казнить. Он безумен или одержим демоном. Мы это выясним. Он не ударил Ситлаллатонака, но, возможно, наложил на него заклятие. Имя этого человека Чимал.

Толпа всколыхнулась и загудела, как потревоженный улей, раздаваясь в стороны — люди и так стояли тесно сгрудившись, теперь же давка еще увеличилась, когда они, как от прокаженной, отшатнулись от Квиау. Мать Чимала стояла посреди пустого пространства с опущенной головой, стиснув руки у подбородка — жалкая одинокая фигурка убитой горем женщины.

Так прошел день. Солнце поднималось все выше, но люди не расходились. Квиау тоже оставалась у храма; она только отошла в сторону от толпы. Никто не разговаривал с ней и даже не смотрел в ее сторону. Люди сидели на земле и тихо переговаривались, некоторые отходили по естественным надобностям, но обязательно возвращались. В обеих деревнях никого не осталось, и очаги в хижинах гасли один за другим. Порывы ветра доносили вой собак, оставшихся без воды и пищи, но никто не обращал на это внимания.