Джером Биксби - Врата времени

— Почему?

— Папа как-то сказал, что это всё из-за нашего запа... — на полуслове он замолчал и немного погодя добавил: — Не знаю. Они нас не любят.

— «Нас»? Что, всю семью?

— Я... да.

— Чудной ты, ей-богу. Что, там, откуда ты приехал правда нет силосных башен? И говоришь по-чудному.

— Я из Венгрии.

Джонни еще раз внимательно оглядел Ковача Белу: смуглая кожа, темные волосы, большие глаза, мягкая линия рта. Правда, что-то в его лице казалось немного странным, но что — Джонни еще не понял.

— Это где — ...Внегрия? — спросил он.

— В Европе.

— А... иностранец, значит. Наверно, дело в том, что Бастер никогда не видел иностранцев.

Две малиновки — те же самые, а может, и другие — прилетели из пшеничного поля и, перепорхнув ограду и дорогу, опустились на ветку вяза прямо над мальчиками, принялись пересвистываться и скакать с ветки на ветку.

— А ты откуда? — спросил Ковач Бела.

— Я отсюда. Из Мичигана. — Джонни задумался, балансируя ножом на одном пальце: тяжелое лезвие с одной стороны, окованная серебряными поясками рукоять — с другой. — А, вспомнил. Актер такой есть в кино — Бела Люгоши. Он все разных монстров играет. Только Бела — это его имя, а не фамилия.

— Мое имя тоже Бела. Просто в Венгрии имя идет после фамилии. Надо было сказать — Бела Ковач... чтобы по-вашему.

Джонни покачал головой, удивляясь ненормальности иностранцев. Говорят ненормально, зовутся не по-людски и даже пахнут не как нормальные люди... это как же пахнуть надо, чтоб не только разбудить старину Бастера, но и напугать его до потери совести!

Мальчик осторожно потянул носом, пытаясь почувствовать запах Белы Ковача, — но ничего особенного не почуял. Ну, у собак-то нюх, конечно, куда лучше, чем у людей. Особенно у старины Бастера.

Бела Ковач заметил, как Джонни покрутил головой, и спросил, словно защищаясь:

— Я ведь хорошо говорю по-английски, правда?

Джонни хотел было подразнить его, но затем честно признал:

— Ага, да. По правде хорошо.

— Мы уже почти год живем в Америке. Мы жили в Нью-Йорке. И еще папа учил нас английскому до того как мы приехали — меня и маму.

Джонни успел уже как следует заинтересоваться первым в его жизни иностранцем.

— То есть твой отец англичанин?

— Нет, венгр. Сначала ему пришлось самому учиться. Долго. Но он сказал, что нам придется уехать, и лучше Америки для нас места не найти. Мы привезли с собой несколько картин, и папа их продал, чтобы купить ферму.

— Он у тебя что, картины рисует?

— Это дедушка. Он в Венгрии считался знаменитым художником.

— А как это — вам пришлось уехать?

— Мы... Ну, просто пришлось. Надо было уехать в другую страну. Так сказал папа. — Бела Ковач оглядел синее небо, дрожащий над пригорками горячий воздух, рощицы, зелеными подушками разбросанные вокруг, пыльную дорогу, которая, петляя среди холмов, вела в Гаррисвиль в тридцати милях на восток отсюда. — Хорошо, что мы сюда переехали. Нью-Йорк мне не понравился. И в Венгрии мы тоже жили на ферме.

Малиновки, перелетая с ветки на ветку, спустились совсем низко и наконец спорхнули на лужайку, где тут же принялись искать в траве букашек.

Одна из них подскакала совсем близко к Беле Ковачу, который по-прежнему сидел подобрав ноги: в позе одновременно спокойной — и странно напоминающей о сжатой стальной пружине.

Вдруг малиновка замерла, склонила головку и уставилась на мальчика ярким глазом-бусинкой. Потом она тревожно свистнула, и обе птички что есть духу помчались прочь.

Джонни смотрел на все это широко раскрытыми глазами.

— А мне птицы всякие нравятся, — задумчиво и немного грустно сказал Бела Ковач, — Я бы их не тронул. Я бы хотел, чтобы и я им нравился. Чтобы вообще животные нас не боя... чтобы мы им нравились.

Первый иностранец Джонни Стивенса становился все занятнее и занятнее. И похоже, его запах был ни при чем.

Потому что птицы запаха почти не чувствуют.

Тут Джонни заметил кое-что еще. Бела Ковач все еще смотрел вслед улетевшим птицам, и Джонни понял наконец, что в лице Белы казалось ему странным с самого начала.

— Ну и чудные у тебя брови, — сказал он, — Густые и посередке срослись. Прямо через весь лоб растут.

Бела не повернулся к нему — казалось, замечание Джонни вернуло все его стеснение. Он опустил голову и поднял к щеке тонкую руку, словно пытался загородить от Джонни свои брови.

Джонни уже жалел, что не промолчал.

— Да ладно тебе, — сказал он. — Смотри — вот у меня так полпальца нет! — И он продемонстрировал Беле палец, первая фаланга которого два года назад угодила в колодезное колесо.

Бела Ковач взглянул на гладкий розовый конец пальца, и края его чудных бровей приподнялись.

— Мы просто разные, — сказал Джонни. И вдруг осознал, что пытается утешить паренька, хотя раньше дразнил его. И опять подивился — что не так с этим Белой Ковачем? Почему он себя так странно ведет? Почти виновато — будто он чего-то стыдится и опасается, что кто-нибудь обнаружит это «что-то».

Бела сидел все в той же позе, но казался как-то меньше, точно съежился. И все еще прикрывал лицо рукой.

— Мы просто разные, — повторил Джонни. — Папа все время мне говорит, что все люди разные... и что это ничего не значит. Он мне говорит — неважно, откуда человек, неважно, как он странно выглядит, и вообще. Так что мне все равно, что ты иностранец. И мне жаль, что Бастер так себя вел.

Бела Ковач глухо сказал:

— Но я совсем другой.

— Не-а.

— Да. — Бела опять посмотрел на палец Джонни. — Я родился другим.

— He-а, — повторил Джонни, потому что не знал, что еще сказать. Черт, он же видел, что Бела и в самом деле другой, — это любой бы увидел. И у него прямо все чесалось внутри от любопытства.

Наконец он неловко предложил:

— Пошли пошатаемся?

— Пошатаемся?..

— Ну, погуляем. — Джонни встал и засунул нож в ножны на поясе. — Пошли, Бела. Тут много классных мест, где здорово играть, — я тебе их все покажу. И дерево с дуплом, и индейский форт, и...

— Настоящий индейский форт? — темные глаза Белы широко раскрылись.

— Не. Мы его сами из камней построили. А еще есть пещеры в холмах... там их целые мили! Входишь в такусенькую щелочку, просто не скажешь, что там что-то есть, а потом светишь фонариком, а стены там как вот флаг на ветру, все в складках, волнами — розовые, зеленые, голубые; и тайные проходы, и стулоктиты, и столомиты, и колодцы, где и дна не видать, сколько ни свети.

— Здорово, — проговорил Бела. — И ты меня туда отведешь, Джонни?

— Ага, ясное дело. Пошли, только фонарик захвачу. — Джонни направился по лужайке к дому.

Бела грациозно вскочил на ноги — стальная пружина распрямилась — и пошел следом за Джонни. Вдруг он остановился и посмотрел на высокое летнее солнце.