Джером Биксби - Врата времени

Грохот обстрела затихал, удаляясь к востоку. Беглецы тем временем переправились через ручей и под прикрытием прибрежного ивняка повернули на север, к лесу. Они продолжали идти, пока сумерки не укрыли тропу, а после устроили привал, расположившись на почти сухом пятачке под кронами могучих деревьев. Пару дней спустя они наткнулись на четыре трупа, валявшихся на лесной дороге около совершенно исправного вездехода. В баке еще оставался бензин, так что им удалось проехать несколько десятков миль — но дальше опять пришлось пробираться пешком. Изматывающие переходы, длившиеся целую неделю, привели их наконец в приграничный район. Однажды утром, обшаривая в поисках съестного заброшенную ферму, они совершенно неожиданно столкнулись с уютно расположившимся на чердаке перкунианским дезертиром — гигантского роста детиной с гладкими черными волосами и плоским лицом.

Один из блодландцев, Элфред Хэррот, неплохо изъяснявшийся на перкунианском, не медля приступил к допросу. Великан принадлежал к одному из племен Кинуккинука, и звали его Куазинд. Он охотно признался, что как-то заспорил с офицером и, погорячившись, убил его. За такое полагался военно-полевой суд, приговор был предрешен, поэтому он счел за благо бежать и перебраться через границу в Итскапинтик. Узнав, что беглецы направляются туда же, Куазинд осторожно поинтересовался, не разрешат ли ему присоединиться к ним. Никто не возражал, и следующие два дня они шли по совершенно обезлюдевшим местам. Такое спокойствие царило кругом, что война казалась почти нереальной. Впервые за много дней не было нужды искать ночлега в надежно укрытых глухих местах, но однажды на рассвете безмятежный сон был прерван гулом приближающихся моторов.

Ту Хокс вскочил, скользнул, пригибаясь, в придорожные кусты и, разведя ветки, глянул туда, откуда доносился рокот. Проползли бронированные монстры и грузовики, тащившие за собой орудия. Колонна шла на юг. Все машины были выкрашены в темно-синий цвет, с красными полосами по бокам. На люках броневиков и дверцах машин красовался вздыбленный медведь.

— Это итскапинтикцы, — раздался рядом приглушенный голос Илмики. — Значит, свершилось. Они тоже решили вторгнуться в Хотинохсоних. Мы уже давно знали, что перкунианцы предлагают им союз, обещая за это весь север страны...

Ту Хокс с интересом рассматривал нескончаемый поток техники. За броневиками и артиллерией пошли машины с открытыми прицепами, забитыми пехотой, затем снова броневики. Лица сидящих солдат скрывали низко надвинутые круглые стальные каски.

Одна колонна сменяла другую, и беглецы не отваживались приближаться к дороге: по обочинам то и дело сновали патрули. Лишь поздно вечером, когда гул машин затих вдали, они рискнули снова выйти на тракт.

Рассвет застал беглецов недалеко от большой деревни. Обойдя ее стороной, они очутились на огромном поле, у дальнего края которого виднелся кособокий сарай с провалившейся крышей. Только проникнув в волглый полумрак заброшенного строения, люди почувствовали себя в относительной безопасности. День и правда прошел спокойно, но вечером, когда они собрались уже покинуть свое пристанище, навстречу им из травы беззвучно поднялись затянутые в темную форму солдаты.

Держа оружие наизготовку, они в мгновение ока окружили беглецов и, подталкивая их стволами, сбили в тесную кучку.

— Жандармерия Итскапинтика... — испуганно прошелестел чей-то голос над ухом Ту Хокса.

Дальнейшее было делом одной минуты: они стояли обезоруженные, с умело связанными за спиной руками. Маленький мальчуган, по всей вероятности, сын одного из местных крестьян, горделиво улыбаясь стоял рядом.

Низкорослый офицер, щеря в ухмылке кривые черные зубы, презрительно оглядел пленных и остановил свой взгляд на Илмике. Ухмылка стала еще шире. Развинченной походкой приблизившись к девушке вплотную, он схватил ее за подбородок, провел другой рукой по ее спине и, прижимая к себе, толкнул в траву. Окруженным солдатами пленникам со скрученными руками оставалось только беспомощно смотреть на то, что должно было последовать за этим.

Стоявший рядом с Ту Хоксом мертвенно бледный О’Брайен внезапно со всхлипом втянул в себя воздух и ринулся вперед. Прежде чем офицер успел его заметить, ирландец подпрыгнул, вскинув колени к груди, и со всей силой, удесятеренной весом падающего тела, выбросил ноги вперед. Закричали солдаты, офицер, оторвавшись от Илмики, глянул через плечо, и в этот миг каблуки сапог О’Брайена врезались в его подбородок. Раздался хруст, словно от раздавливаемых в кулаке орехов, и жандарм, скатившись со своей жертвы, распластался на земле.

О’Брайен упал на спину, вся тяжесть пришлась на его связанные руки. Рыча от боли, он покатился по траве, пытаясь подняться. Удар прикладом пришелся чуть ниже затылка, и он снова упал ничком. Ударивший быстро приставил оружие к голове ирландца. Щелкнул выстрел, О’Брайен дернулся, выгнулся в мучительной судороге и затих.

Но и офицер был мертв. Отчаянный удар сержанта раздробил ему челюсть и сломал шею. Жандармы с яростными воплями накинулись на пленных и принялись избивать их прикладами. Ту Хокса сбили с ног, и тут же посыпались пинки сапогами под ребра и в пах. Еще один удар — и он потерял сознание. Выместив на беззащитных людях первый приступ злобы, жандармы собрались вокруг своего мертвого начальника, о чем-то визгливо споря. Избитые пленники ворочались на земле, двое лежали неподвижно, получившего удар в живот Хэррота рвало.

Сознание вернулось к Ту Хоксу быстро, но прошло еще немало времени, прежде чем в голове немного прояснилось. Голову раздирала боль, будто кто-то с тупым упорством вбивал ему в череп раскаленные гвозди, на избитом теле не осталось живого места.

Гораздо позже, вспоминая гибель О’Брайена, он понял, почему ирландец решился на поступок, означавший верную смерть. С того самого дня, когда сержант окончательно уверился, что все пути возвращения в родной мир для него закрыты, воля к жизни покинула его. Мучительная тоска по исчезнувшему миру, безысходность и полная невозможность хоть как-то изменить свою судьбу привели его к мысли уйти из навязанной неизвестно кем действительности. И он сам призвал свою смерть. Никто из его спутников никогда не заподозрил бы, что мужественный и истинно рыцарский поступок О’Брайена был не чем иным, как самоубийством. Но Ту Хокс знал это.

Однако подвиг ирландца все же заставил жандармов забыть о девушке. После долгих споров они пинками подняли пленных и погнали их к только что подъехавшему грузовику. Все десять часов езды в открытом кузове их не кормили, не дали ни глотка воды. Было у позднее утро, когда грузовик остановился на плацу какого-то военного лагеря. Под окрики и тычки пленных загнали в барак, выставив у запертых дверей охрану. Ближе к вечеру один из часовых притащил ведро с водой, несколько ломтей черствого хлеба и миску вонючего супа, в котором плавало несколько хрящей.