Клим Жуков - Солдат императора

Если подумать, название вполне оправданное и логичное. Построил город, а название уже готово, город-то новый! Но это к слову.

Куда же нацелилась армия на этот раз? Да еще так вовремя для меня, учитывая не вполне мирное прощание с Антверпеном. Никакого секрета, еще просиживая штаны в Любеке, я со дня на день ждал начала войны с Турцией.

Французы активно сносились с Блистательной Портой, сулили помощь и нейтралитет, норовя чужим жалом поразить Карла V. Турецкий паша, в прошлом берберский пират из династии пиратов, Хайраддин Рыжая борода, захватил Тунис. А в Тунисе-то правили дружественные Империи людишки, которые тут же заверещали и потребовали помощи и восстановления законного порядка.

Наш обожаемый кайзер два раза просить не заставил – Турка он люто не любил, да и крестоносная романтика покоя не давала.

И понеслись гонцы по Европе!

Очередной «Вечный мир» благословлён папой. Французы (даже) разрешили своим солдатам наниматься для столь богоугодного дела. Сами, правда, в это время продавали пушки и порох туркам и Хайраддину лично, но прищучить их не удавалось, а на нет, как известно, и суда нет.

Мы же собирали силы. В Испании собиралась огромная армия и еще одна в Италии. В мае объединённый флот, водительствуемый несравненным Андреа Дориа выступал в поход на Тунис.

И я вместе с ним. Тем более, что война – лучший способ «пропасть без вести» под шумок, что мне предстояло проделать.

Как удачно я унёс ноги из Антверпена! Слов нету.

Когда Эрих (в самом деле гауптман, подумать только!), выматерил и послал ко всем чертям жаждавших крови бюргеров во главе с ван дер кем-то, пришлось для острастки пальнуть из мушкетов и выставить алебарды.

Связываться побоялись, и наш маленький отряд счастливо дотопал к дому Артвельде на улице Стрелков за пожитками вашего покорного повествователя. Что меня там держало кроме НЗ, записок, меча (который нельзя было терять ни в коем случае, помните про полисталь внеземного происхождения?) и памятного доспеха? Да ничего.

Попрощались с Артевельде. Жан завздыхал, но с нами не ушел, сказал только:

– Нельзя всю жизнь драться, Пауль. Прощай и да поможет тебе Бог.

Кабан, понятно дело, удивился, это далеко превосходило грань его фантазии, как так, солдат не идет воевать? Я пояснил:

– Свин ты мой ненаглядный, Жан пулю в живот получил, он не боец больше! – На что Эрих долго бурчал что-то вроде: – Так бы сразу и сказал, а то: «нельзя драться, нельзя драться». Конечно можно!

Все плавание от устья Шельды до Барселоны, в промежутках между сеансами вербовки в портах, тошнотными спазмами на волнах и попытками выспаться, были заполнены разговорами и разговорчиками.

Как же мало нас осталось!

От той компании, что я застал в 1522 году под Мюнхеном, осталось человек с пятнадцать, вряд ли больше. Старый Йос дошел до Рима и там умер, сразу после успешного штурма. Курт Вассер погиб в пьяной драке с наваррскими наемниками. Рихард Попиус, всему полку известный матерщинник и хам, пропал где-то и от него ни слуху, ни духу.

Мои лейтенанты, что участвовали в памятном походе Фрундсберга на Рим, погибли все до одного. Точнее, двое погибли, а Петер Трауб подхватил сифилис и благополучно загнулся. Адам при особе Каспара Фрундсберга, стал важный и слишком высоко летает. Его в армии давненько не видели. Конрад Бемельберг – в строю. Кабан в его полку гауптманом.

Вот такой расклад, как говорят картежники.

Армия – мой дом родной, как не крути.

Попал в полковой лагерь, и уютом пахнуло: пот, грязюка, вонизм выгребных ям, материальная ругань, незатейливые подколки – все мое, родное. История вернулась на круги своя, а точнее завершила очередной виток спирали. И я вновь оказался на том же месте, откуда начинал дюжину лет назад, только повыше.

Еще бы! Теперь-то я «умелый солдат», как минимум, а тогда был кусок коровьего помета на штанине старших товарищей.

Я изменился, и все вокруг.

Нет-нет, не подумайте, шуточки и песенки остались прежними. Как прежде маршировали на плацу ландскнехты, как прежде надрывались капралы и сыпались удары фельдфебельских алебард на бестолковые спины новобранцев. А вот лиц знакомых почти не увидишь. И знакомый швабский говор нынче то и дело разбавляется чем угодно, от саксонского наречия, до голландского, чего в тяжелой пехоте раньше и представить нельзя было.

Одежка осталась самой яркой, но рукава теперь шириной с Ла-Манш, что я уже писал, штаны – не штаны теперь, а штанищщи, мордатые же ботинки пропали, уступив место гораздо более скромным туфлям с узким квадратным носом.

Мой доспех – роскошная вещь – весь в мелком рифлении с благородной полусферой кирасы, вызвал завистливой цоканье и причмокивание.

Я было задрал нос, но очень быстро понял, что зависть эта имела природу восхищения перед настоящим антикварным шедевром. Больше никто не стремился ходить на войну в рифленой стали, кроме разнообразных ретроградов, или стильных модников.

А все мушкеты.

В бытность мою, частые ребра замечательно отражали удары клинков и пик, делая ненужным увеличивать толщину пластин. Теперь же тяжелая пуля легко застревала в рифлении и выворачивала лучшие латы наизнанку вместе с владельцем.

Новые германские доспехи все были гладкие с остроконечными тапулями [89] Тапуль – оформление передней части кирасы в виде остроконечного выступа, призванного создать наклонное расположение листов стали, для максимального рикошетирующего эффекта при попадании тяжелой пули. В 1530 располагались точно в центре нагрудника и отличались небольшими размерами. С 1540 гг. тапули заметно увеличились и стали располагаться в нижней части кирасы с общей тенденцией ориентации вниз. на кирасах. Итальянцы все сплошь принялись сменять пузатые свои латы на яйцевидные конструкции с осиными талиями, тоже гладкие. В армии отныне правил царь Рикошет!

Наклонные листы, причем кирасы в центре доходили до пяти миллиметров, то есть, тьфу, одной пятой дюйма. Я таких толщин ранее и вообразить не мог, нахрена?! А рыцарские шлемы? Весом в пол наковальни?

Да-а-а. Эпоха мечей уходила стремительно.

– Это ничего, – утешил Кабан, поностальгировав над моей кирасой, – мы ж не с французами воевать идем, с турками, а откуда у турок мушкеты? От легкой пули защитит, не бзди!

Да я как-то и не бздел. После счастливого изъятия моей персоны из Антверпена, я даже не знал чего вообще теперь можно бояться. Отбоялся.

Когда мы добрались до лагеря, начались неожиданные встречи.

Первым я встретил, кого бы вы подумали? Моего крестного отца – оберста Конрада Бемельберга, в точности разыгравшего антверпенскую пантомиму Эриха на тему насестки с непомерным яйцом в яйцекладке, или беспросветно какающей мышки. Отзвучали «эй-ге-го», отхлопали чечетку ладони на спинах, вытерлись сопли и слюни с бород, после чего Конрад буркнул: