Александр Чернов - Одиссея капитана Балка. Дилогия [СИ]

Невысокий. Ладный. Крепкое, сухое рукопожатие. Вдумчивый, изучающий взгляд огромных серо-голубых глаз…

— Василий Александрович, я попрошу Вас — через двадцать минут постройте Ваших людей у «Святогора». А Вы сами будьте без сабли, пожалуйста.

Да, такого в истории еще не было… Короткая шеренга русских воинов. Два императора. От нашего — каждому Георгий. Кроме…

— Капитан Балк. За взятие форта, обеспечившее общий выдающийся успех операции Тихоокеанского флота и Гвардейского корпуса в Токийском заливе, примите…

«Так вот ЧТО у нас тут называется Золотым Георгиевским оружием?! Мать честна! Прелесть какая!»

От Вильгельма — кому что, но, в основном, Красные Орлы. Всем, кроме…

Адъютант аккуратно, хоть и с небольшим акцентом, переводит:

— Капитан Василий фон Балк! За невиданный героизм и отвагу в бою, проявленные Вами перед лицом неприятеля, при спасении жизни майора генерального штаба германской армии фон Зекта, от имени восхищенных этим и другими вашими ратными делами немцев, вручаю Вам высшую воинскую награду германского Рейха. И, видит наш всемогущий Господь, Вы ее более чем достойны, тем более, что Ваши подвиги лишь подтверждают воинскую доблесть древнего и славного рыцарского рода фон Балков! Отныне Вы, капитан, — всегда желанный гость при Дворе Гогенцоллернов!

«Не, так я сегодня точно возгоржусь. «Голубой Макс»! И ведь каких-то еще он мне родственничков приплел. У кого же спросить-то? Блин, а Вильгельм вблизи, пожалуй, даже более карикатурен, чем его обычно изображали газетчики! Светлые глазки-буравчики чуть на выкате, подстриженные безупречным торчком усы, зычный, грубый голос, резкие движения. Левая ущербная рука, словно атрофированная передняя лапка ящера-тираннозавра, пристроенная на эфесе палаша, рефлекторно мелко подрагивает…

А перегарчиком-то прет слегонца. Вчерашний вечер удался явно. Но, все равно — хорош! Энергетика какая! Это — Император! Ничего не попишешь. Тестюшка у Мишани будет тот еще, мама не горюй. Тока употреблять его желательно в гомеопатических дозах, иначе вынос мозга обеспечен.

Упс… Не иначе что-то приватное решил мне сказать сам. И прямо при всех. Слава те Господи, что у нас тут не 37-й год…»

— Спасибо, капитан. Армия Рейха у Вас в долгу. А значит — я тоже Ваш должник. Жду Вас в Германии. Когда соберетесь — дайте знать.

— Рад стараться, Ваше Величество! Почту за честь! И как только Его Величеству Государю Императору будет угодно мне это дозволить — немедля доложу!

— Договорились, Василий Александрович…

«Щелчок каблуками, руку к козырьку. Ха! Или я начинаю входить во вкус, или в этом времени действительно есть нечто такое, что мы там напрасно потеряли? И немцы и русские. Но французский то у тебя не ахти.

А Вильгельм все мешкает, что-то никак. Ясно, зацепился рукавом. Щас точно «Георгия» мне оторвет. Наверно, у него без перчатки рука замерзла. Я же в самом конце шеренги. Ну вот, кажется готово, наконец. Сам соизволил воротник поправить. Усы торчком, фейса довольная… Слава тебе Господи!

Притянул к себе, и на ухо. Уже по-немецки: «Мой дорогой! Ты — молодчина. Ты воистину достоин крови великого магистра ордена Меченосцев, бьющейся в твоих жилах. Майоров генерального штаба у меня много. Да и князей. А вот брат у моего дорогого кузена один. И мне он не менее дорог, чем ему. Охранив Михаила, ты сделал громадную услугу и России, и Германии. И Родина этого не забудет!»

Ишь, ты! Мишкин ему дорог. Еще бы! И не одному тебе, похоже, Ваше германское Величество. И о какой именно Родине речь?

Ага, а вон и ОНА. От вагона не отходит. Шубка, высокая шляпка. Носик — в папу. Но не портит, совсем не портит. Любопытина. Ан, нет, вовсе и не мы ей интересны. Абыдна. Мужики-то стоят как на подбор.

Мишкин, вот только не делай умное лицо, все равно ничего не получится. Пить боржом тебе уже поздно.

Но Вильгельм Фридрихыч дает! Типа, он меня всерьез, что ли немцем считает? Хотя, будь иначе, вот это вот — точно бы сейчас у меня на груди не висело. Маленький голубой крестик на черно-серебристой ленточке, по форме напоминающий мальтийский. «Пур ле Мерит»…

Василий, быстро нагнав самодержца, пошел рядом, на полшага сзади, почти по-уставному.

«Странно, но сердечко то, мать твою, колотится. Вот оно. Момент истины. Он и я. Только двое нас. Я и Царь. «Николашка-кровавый».

Ситуевина, аднака. Предполагал, думал. Ну, а почему сейчас башка такая пустая? Нежто это «золотокрестовый» дождик так тебя из колеи выбивает, Вася? Хотя, честно говоря, чертовски приятно. У НАС так не было…

Идет себе, снежком похрустывает. Или уже нет, не «кровавый»? В конце декабря, а не 9-го января, как у нас, обошлось тихо, слава Богу. Этот «верноподданнический адрес» не «выстрелил» как ультиматум Гапона из нашей истории. Да еще Шантунг — так вовремя, так в жилу! Так что «столыпинскими галстуками» пока даже не пахнет…»

— Василий Александрович, я для начала хотел у Вас спросить кое о чем. Еще когда мы с Императором германским Вам и вашим людям награды жаловали. Но потом мне подумалось, что тет-а-тет будет, наверно, правильнее…

Царь взял короткую паузу, задумчиво, вскользь посматривая не в лицо, а куда-то ниже, на украшенную ярко блестевшими на солнце орденами грудь Василия. Наконец, коротко, но уверенно глянул прямо в глаза:

— Скажите, капитан, сколько времени Вам потребуется, чтобы умертвить идущего рядом с Вами человека? Если он не ожидает?

«Так. Ну вот! Началось…»

— Секунда. Может быть две или три, если он готов к атаке или вооружен, Ваше величество.

— Угу. Ну, да… Я со слов Михаила примерно так и предполагал.

Василий Александрович, а Вы понимаете, хорошо ли осознаете, что вот сейчас я, главный виновник многих бед российских, возможно, даже гибели в будущем миллионов наших соплеменников и среди них кого-то из Ваших родственников, от Вас всего лишь на расстоянии вытянутой руки?

— Ник… Государь, я надеюсь… Я очень надеюсь, что это уже не так.

— Предположим. Поскольку, как я понимаю, многое уже действительно поменялось. И, даст Бог, в лучшую для России сторону. Особенно если учесть такую «мелочь», как победа в этой войне. Повода нашим внутренним врагам для начала вооруженной смуты мы также сумели не дать. Об этом Вы знаете, конечно. А кое-кого и нейтрализовали уже. Так ведь у Вас там ЭТО называют?

— Да, Ваше величество.

— Холодное слово. Неприятное. Лишенное всяких эмоций. Профессиональное, как… как стук гильотины, ей Богу, — Николай тяжко вздохнул, — Рубикон этот нам перейти было очень трудно, Василий Александрович. По-христиански, тяжело. Это, как правильно подметил Михаил, сродни трагедии врача-терапевта, осознавшего вдруг, что его пилюли и микстуры уже бессильны, и последняя надежда пациента — скальпель хирурга.