Валерий Большаков - Закон маузера

Прогрохотали пушки, язвя с виду непробиваемые «ромбусы».

И тут Степан был впечатлён по-настоящему.

За его спиной залязгали гусеницы, и вперёд, на поле, уже изрытое снарядами и бомбами, выкатилась самоходка, собранная на базе трактора «Буллок-Ломбард».

Неуклюжая, обшитая по бокам листами котельной стали, с бронещитом впереди, самоходка грозила неприятелю пятидюймовым орудием Канэ. А с таким калибром не поспоришь.

Командир одного из танков решил, что с него довольно, и стал разворачиваться.

Будь он посмелее или поумнее и продолжи атаку, исход её был бы неясен.

Но, когда танк разворачивается боком, грех не всадить ему снарядец-другой.

Хватило и одного — болванка прошила корпус и разорвалась внутри, вышибая люки. Из них рвануло пламя, не оставляя надежд на выживание.

Но не САУ впечатлила Котова — за «Ломбардом» катили, взрёвывая двигателями, четыре танка Т-12. Бронеотряд.

По сравнению с Mk-V они не ехали, а мчались, выжимая по тридцать-сорок вёрст в час.

Качаясь на рытвинах, взрыкивая, они удалились саженей на двадцать и застопорились, качнув передками.

Открылись люки, и танкисты замахали флажками, распределяя туши «ромбусов».

В этот момент снаряд одного из «красных» танков угодил в башню ближайшего к Степану «тэ-двенадцатого» — и со звоном срикошетировал, оставив выбоину.

Грохнула пушка Т-12, тоже не бог весть какого калибра, но броню Mk-V толщиной всего в полдюйма она просаживала.

Башня развернулась, метясь в просвет между «ромбусами», и шваркнула обычной гранатой.

Остальные «дюжинки» ударили по пехоте шрапнелью.

После короткой остановки Т-12 тронулись, покатились неторопливо, словно приглашая за собой.

— Четвёгтая гота, за танками, в атаку!

— Ур-ра-а-а! — грянула четвёртая рота…

На плечах бегущих красноармейцев дроздовцы ворвались в Харьков.

Рядом с первым батальоном наступал третий, полковника Владимира Манштейна, потерявшего руку в бою.

Красные прозвали его Безруким Чёртом.

Впопыхах, на бегу, Котов не сразу заметил, что бежит уже не по дороге, а по пыльной мостовой окраины.

По сторонам замелькали бедные вывески, показывались и отходили приземистые дома, тонувшие в вишнёвых садах.

Т-12 с ходу, с гулом одолел деревянный мост через Лопань у харьковской электрической станции, расстреливая из пулемётов драпавших бойцов РККА.

Тут из-за угла с рычанием вылетела серая бронированная машина с красной надписью по борту: «Товарищ Артём».

Броневик открыл огонь по батальону у электрической станции, в упор не замечая танк у себя под носом.

Подпрапорщик Валнога со связкой ручных гранат стал подбираться к бронеавтомобилю, прячась под откосом на набережной.

— Валнога! — крикнул взводный. — Этта… Не суйся! Танкисты его уделают!

«Дюжинка» выстрелила почти в упор и… промахнулась!

— Говорил же, — завопил Валнога, — так сподручнее!

Он уже выбрался на набережную, но тут броневик опознал, наконец, танк. Скрежетнув передачей, дал задний ход и дунул по Старо-Московской.

— Батальо-он! — вскричал полковник Туркул, показываясь верхом. — Строиться! Шаго-ом… марш!

Дроздовцы шустро построились и с песней двинулись на Сумскую, к Николаевской площади.

Навстречу выбегали харьковцы, плача, смеясь, радуясь.

Батальон шагал узиной, а вокруг шатало людские толпы.

Люди целовали офицеров, даже коней их, мозолистые руки солдат.

Батальон уже выходил на Николаевскую площадь, и тут из-за угла снова выкатился «Товарищ Артём», пересекая колонну. Переранил огнём «максимов» подводчиков-мужиков и лошадей, да и скрылся в переулке.

Т-12 рывком подкатил к переулку и замер, покачиваясь.

Короткая пушка грянула, и снаряд догнал-таки зловредный броневик.

Тому надо было дать ход вперёд, а «Товарищ Артём» сдал назад, упираясь в столб электрического фонаря и стреляя изо всех стволов.

Он толкал и гнул железный столб, тут-то его и накрыло.

Когда дым рассеялся, бронеавтомобиль молчал.

Зато началась редкая пальба сверху.

— Валнога! — гаркнул Сорока. — Хватай свои гранаты — и по чердакам!

— Робята, за мной!

Наверху отыскали стрелков, четырёх большевиков с наганами. Положили всех.

Степан с Шереметевым и Букеевым стали подходить к броневику, прижимаясь к стенам домов.

— А танкисты-то! — воскликнул Граф. — И здеся оплошали! Не попали совсем, только осколками и посекли!

Букеев был снисходителен:

— Молодые ишшо, научатси…

Котов резко распахнул бронированную дверцу. Никого!

Только кое-где кожаные сиденья кровью смочены, да куча горелого тряпья валяется. Смылись «товарищи».

На своём «росинанте» подскакал капитан Иванов.

— Бежали-с?

— Так точно, ваше высокоблагородие! Бежали.

— Тогда так… Тут гядом, на Сумской, лавка москательная…

Минут через пяток дроздовцы закрасили алую надпись «Товарищ Артём» и вывели белым: «Полковник Туцевич».

Котов, поглядывая на Рудака, тщательно обводившего глянцевые буквы, приметил деда жидовской наружности. Тот бочком-бочком приблизился и сказал тихонечко:

— Я таки знаю, где команда с броневика.

— Где?

— Тут они, в переулке, на чердаке третьего дома.

— Стёпка! Граф! За мной!

Пашка Валнога первым влез на чердак со своею связкой гранат. Два выстрела из револьвера были ему за «здрасте». Тут уж Павел осерчал и, одна за другой, швырнул на чердак три гранаты.

— Сдаёмся! — крикнули из облака удушливого дыма.

Один за другим вышли трое «ревматов», революционных матросов, в непременных тельняшках и кожаных куртках, чёрные от копоти, все в крови и в машинном масле.

Допрос был кратким. Начальником броневика оказался ближайший помощник харьковского палача, председателя ЧК Саенко. Он был коренаст, кривоног и очень силён.

— Пошли, — скомандовал Котов.

— Куда их? — не преминул спросить Шереметев.

— На кудыкину гору. Помнишь, ты про одно занятное место рассказывал?

— Про какое? А-а! Где стена кирпичная?

— Ну. Далеко это?

— Да не! Здеся рядом!

— Веди.

На улице на матросов набросилась толпа. Их колотили тростями и зонтиками, плевали на них и царапали.

Какой-то дед тряс Степану руки и, рыдая, говорил взахлёб:

— Куда вы их ведёте? Расстреливайте на месте, как они расстреляли моего сына! Мою дочь! Они не солдаты, они палачи!

— Успокойся, отец, — твёрдо сказал Котов. — Мы их к «стене плача».

И дед мигом утешился, ощерил свои мелкие зубки, словно загрызть хотел чекистов.

«Стена плача» находилась на просторном, заброшенном дворе, куда выходили какие-то мастерские и высокий забор маленькой церквушки, сложенный из красного кирпича.