Александр Башибузук - Эмигрант. Его высокоблагородие [litres]

– Ну все, все… пожалуйста… – смутилась Ясмина. – Вечером… а ты пока руки мой, скоро кушать будем…

После ужина я вышел на веранду и, усевшись в плетеное кресло с чашечкой крепчайшего кофе и сигариллой, решил в спокойной обстановке немного поразмыслить. Над текущей ситуацией, так сказать. Итак, что мы имеем?

Оснований не верить Кетеван у меня нет. То есть красные меня однозначно вычислили. Напрашивается вопрос, а как? Кто-то из ближайшего окружения Врангеля слил информацию? Вполне может быть. Однако о моем месте обитания, а также о Ясмине у «черного барона» никто не знал. Впрочем, это объясняется довольно легко – красные могли банально проследить за мной, а затем сделать оперативную установку. Но опять же, это маловероятно, потому что слежку я нутром чувствую и обязательно заметил бы топтунов. Если, конечно, они не специалисты экстра-класса. Но такие у красных вряд ли найдутся. А если найдутся, то не в Царьграде. Скверно, очень скверно… Стоп… а если на большевиков барабанит кто-то из моих? Хотя это уж совсем из области теорий заговоров. Да-с… вывод один – валить надо. И как можно быстрее. И подальше. Слишком уж горелым попахивает. Обжечься можно.

Наметив себе план ближайших действий, я переоделся в менее формальную одежду и отправился на конспиративную квартиру. Разбираться с Суровцевой.

По пути несколько раз тщательно проверился, но никакой слежки не обнаружил. Странно… По логике событий за мной сейчас должны таскаться с десяток топтунов. Но ладно.

К черному ходу в особняк мы подошли одновременно с Пуговкиным.

– Там уже должен быть Тетюха, – сообщил вахмистр, доставая ключ из кармана. – Я ему тоже сообщил.

– Хорошо, – я еще раз оглянулся и ступил на лестницу.

– Казачина наш… – продолжил бывший жандарм, поднимаясь вслед за мной, – грит, что знает, как наставить на путь истинный Стрелку. Может, и найдет парень слова для вразумления дамочки. Сами знаете, с бабами он умеет обращаться. Вот и пришли, Георгий Владимирович. Только вы пожестче с ней, пожестче. Неча сопли распускать…

– Посмотрим…

Скрипнула створка входной двери, я шагнул внутрь, прошел через коридор и замер как вкопанный на пороге залы.

Воздух в комнате был густо пропитан запахом табачного дыма, спиртного и…

…и запахом крови…

Бывшая Османская империя. Константинополь.

Район Пера-Галата

3 февраля по старому стилю. 1920 год. 18:00

– Грусть и тоска безысходная, – поскрипывая иголкой по пластинке, вещал граммофон голосом Михаила Вавича. – Сердце уныло поет…

– …И никто эту грусть… грусть глубокую… ни за что никогда не поймет… – жалобно подпевала Суровцева, сильно фальшивя и через слово с хлюпаньем отхлебывая из бутылки, которую она держала в левой руке. В правой дымилась сизым дымком папироса.

Стрелка сидела на кресле в разорванной и сползшей с одного плеча, почти полностью заляпанной бурыми пятнами нижней рубашке, некрасиво растопырив и закинув ноги на стол.

Чуть поодаль от нее, на полу распростерлось громадное тело Тетюхи, в одном исподнем, со спущенными до колен подштанниками. Вся его грудь была покрыта зияющими, еще пузырящимися кровью ранами, а чуть пониже ключицы торчал загнанный по самую гарду штык-нож от австрийской винтовки.

– Матерь божья! – ахнул позади Пуговкин.

Услышав его, Суровцева медленно повернулась и уставилась на нас пустыми глазами.

– А-а-а… пришли… – мертвым безжизненным голосом протянула она. – А мы тут… развлекаемся…

– Она вне себя… – шепнул вахмистр.

«Я что, слепой?» – про себя зло рыкнул я. Но сдержался и смолчал.

– Присоединяйтесь, господа! – радушно махнула рукой Аглая и растянула бледные губы в кривой улыбке, больше похожей на трупный оскал. – Я люблю, когда… когда много мужчин…

«Он что, насиловать ее полез? – мелькнула у меня мысль. – Типа вразумлять? Господи, какой идиот. Чего не хватало? Могуч, красив, бабы на шею косяками вешались, а теперь превратился в холодную вонючую тушку. Стоп… хотя нет. Вон ее платье и его костюм, аккуратно сложены на стульях. Что за нахрен? Получается, Аглая была не против? Дала, а потом заколола? Совсем с катушек девка слетела. Идиотизм какой-то…»

– Тихо, тихо, Аглаюшка… – успокаивающе приговаривая, вахмистр сделал шаг к ней. – Все уже закончилось… Успокойся, милая.

Воспользовавшись тем, что он закрыл меня от взгляда Суровцевой, я быстро достал пистолет из кобуры и сунул руку с ним в карман.

– На месте! – вдруг взвизгнула Аглая и, выхватив откуда-то свой «люгер», прицелилась в Пуговкина. – На месте, сказала, твари!

– Назад, вахмистр! – тихо скомандовал я.

Пуговкин немедля отступил и стал рядом со мной.

– Говорите, подпоручик… – приказал я Аглае, пока не совсем понимая, что делать дальше. – Не надо ничего скрывать. Что случилось?

– Тогда… – словно в трансе глухо забормотала Суровцева, – тогда нам не дали оборонять Зимний… Разоружили и заперли всех в казармах… А потом туда пришли они… – Стрелка жалобно всхлипнула, – ротного сразу застрелили, а нас… нас насиловали до самого утра. Не знаю, сколько их было… Но когда я приходила в себя, видела все новые и новые рожи. Смердящие тухлой капустой и портянками похотливые рожи… Быдло, холопы, мерзкая чернь!!! Я умоляла, просила смерти. Заклинала всеми святыми… И один матрос все-таки сжалился, ткнул штыком…

Суровцева рванула рубашку, приподняла маленькую грудь и показала розоватое пятнышко давно зажившего шрама.

– Но я выжила… – очень спокойно прокомментировала она. – Господь не принял меня к себе. Даровал жизнь… жизнь и страдание за прегрешения мои. Я терпела и ждала прощения. И оно пришло в лице этого милого мальчика Эмиля…

Лицо Суровцевой судорожно кривилось, из глаз лились слезы, прокладывая дорожки по засохшей крови на щеках, тело сотрясала крупная дрожь, но пистолет она держала уверенно и твердо, целясь в нас с Пуговкиным по очереди.

«Валить тебя надо, дуру… – лихорадочно думал я, косясь на “люгер”. – Вот только можно не успеть. Девка с такого расстояния ни за что не промахнется. Ну, вахмистр, отвлекай внимание! Шевельнись или скажи что-нибудь. Ан хрен, застыл как статуя. Ладно, как переведет ствол на тебя, буду стрелять. Извини, другого выхода нет…»

– Но вы убили его! – как раненая волчица взвыла Аглая. – Твари, твари! Вы не его, вы меня убили! Я все знаю, знаю! Будьте вы прокляты!..

Ее узкая маленькая кисть напряглась на рукоятке. Палец выбрал свободный ход спускового крючка…

По спине пробежали ледяные мурашки, я приготовился нырком уйти в сторону, но вместо этого, совершенно неожиданно для себя рявкнул:

– Смирно, подпоручик Суровцева! Смир-р-но!!!