Александр Михайловский - В царствование императора Николая Павловича том 3

Но потом, по мере того, как император знакомился с документами Тайного комитета, Николаю стало не до шуток. Особенно испортил настроение царя информация о неслыханном воровстве любимца и доверенного лица императора графа Петра Андреевича Клейнмихеля. Николая возмутил не сам факт казнокрадства графа, а то, что тот нагло обманывал самого самодержца.

17 декабря 1837 года в Зимнем дворце вспыхнул пожар, который длился тридцать часов. Полностью же затушить последние очаги возгорания удалось лишь через трое суток. В огне пожара погибло много имущества и практически вся обстановка царской резиденции. От дворца осталась фактически лишь обгоревшая и закопченная кирпичная коробка.

Восстановлением дворца руководил архитектор Стасов, а все выделенные на восстановление деньги шли через Клейнмихеля. Чуть больше года понадобилось для того, чтобы Зимний дворец был полностью восстановлен. Император был восхищен расторопностью и старанием куратора работ. Клейнмихель был возведен в графское достоинство, и в честь него выбита золотая медаль с надписью «Усердие все превозмогает».

И вот теперь выясняется, что значительная часть денег, ассигнованных на восстановление Зимнего дворца, прилипло к жадным загребущим рукам Клейнмихеля. Выходит, что помимо того, что царь был обворован, он еще оказался и одурачен.

А дело о дворцовой мебели окончательно доконало Николая. Согласно документам, Петр Андреевич Клейнмихель украл практически все деньги, полученным им на закупку новой мебели для Зимнего дворца. Выяснилось, что он заказывал мебель у поставщиков, а получив ее, отказывался оплатить счета. Император возмущенно кричал, что он теперь уже не знает, принадлежит ли ему тот стул, на котором он сидит. Похоже, что песенка графа Клейнмихеля была спета. Николай запретил ему появляться во дворце, и приказал членам Тайного комитета продолжить собирать документы о казнокрадстве Кленмихеля, чтобы по готовности передать их в суд.

– Это уму непостижимо, – император в сердцах жаловался Шумилину, которого он ознакомил с результатом работы Тайного комитета, – Александр Павлович, неужели у нас в России нет ни одного чиновника, который бы не воровал казенные деньги и не брал бы взятки? А как у вас с этим обстоит? Сумели ли вы побороть своих казнокрадов?

Шумилин лишь огорченно развел руками. Видимо, такое проклятие кем-то наложено на наше бедное отечество, которое ни в прошлом, ни в будущем никак не может избавиться от высокопоставленных жуликов. Он рассказал царю несколько историй о похождениях губернаторов, министров и прочих государственных мужей, которые беззастенчиво разворовывали выделенные их ведомствам средства, и брали взятки в умопомрачительных размерах. Был даже один из них, тоже, как граф Клейнмихель, связанный с мебелью.

Узнав о том, что «мафия бессмертна» – правда, Александру пришлось прочитать императору краткую лекцию об истории самых известных в истории ОПГ – Николай немного успокоился, и стал сетовать на то, что даже в царском окружении воруют самым наглым образом.

– Вот, Александр Павлович, – сказал Николай, – был такой случай. Известный прусский художник Франц Крюгер, приехавший по моему приглашению в Россию, сделал несколько портретов членов моей семьи. В том числе он нарисовал и мой портрет, который мне очень понравился.

Чтобы отблагодарить господина Крюгера, я велел подарить ему золотые часы-брегет, усыпанные бриллиантами. Часы были подарены, но, почему-то бриллиантов на них не оказалось. Мне потом пришлось извиняться перед художником: «Господин Крюгер, видите, как меня обкрадывают? Однако, если бы я захотел по закону наказать всех воров моей империи. Для этого мало было бы Сибири, а Россия превратилась бы в пустыню…»

Шумилин усмехнулся, и сказал, что в истории России были времена, когда чиновники побаивались воровать. Не то, чтобы они совсем прекратили этим заниматься – подобное абсолютно нереально – но, взятки брали с оглядкой, а казенные деньги крали самые бесшабашные и отчаянные. Дело в том, что по тогдашним законам таких мазуриков без особых разговоров расстреливали, а все наворованное у государства конфисковывали.

– Как, Александр Павлович! – изумленно воскликнул Николай, – так вот прямо и расстреливали?!

– Да, ваше величество, суды выносили смертные приговоры, а чиновники, причем, самого высокого ранга, получали ВМСЗ – высшую меру социальной защиты. Так тогда назывался расстрел. Потому-то человека, во времена правления которого так строго поступали с казнокрадами, их потомки так люто ненавидят.

Императора, похоже, заинтересовал рассказ Шумилина. Он попросил Александра дать ему что-нибудь почитать об этом, и тот обещал найти ему книгу, в которой занимательно описывались судебные процессы над жуликами, взяточниками и казнокрадами во времена «дядюшки Джо».

– Эх, Александр Павлович, – тяжело вздохнул император, – я знаю, что про меня много чего говорят нехорошего. Дескать, жесток я бываю порой, и строг порой чрезмерно. Но вот так, как это было у вас, я бы никогда себе не позволил. Хотя…

Николай пристально посмотрел на Шумилина. Видимо, он прикидывал – сможет ли этот человек из будущего взвалить на себя ношу борца с чиновниками-ворами. Так ничего и не решив, он опять вздохнул, и снова углубился в папку с документами, предоставленными ему майором Соколовым.

Взяв в руки шариковую ручку, император стал ставить на полях документов какие-то пометки, и страдальчески морщиться, читая об очередном чиновнике, запустившем лапу в государственный карман…

Весточка из дома

«Ласточка» вполне оправдала свое название. Шхуна действительно, мчалась по волнам, глотая милю за милей. Она спешила к родному дому. Экипаж «Ласточку» оказался на удивление нелюбопытным, а ее капитан, отставной мичман Попов удивлял Щукина своим спокойствием и невозмутимостью. Порой подполковнику казалось, что он занимался не только торговлей норвежской сельдью, а еще и выполнял некие деликатные поручения русской военной разведки. А, если это даже не так, подумал Щукин, то, прибыв в Петербург, надо будет переговорить насчет мичмана Попова с майором Соколовым, чтобы привлечь владельца «Ласточки» к участию в спецоперациях, коих, по всей видимости, им предстоит провести еще немало.

Шхуна благополучно прошла проливы Скагеррак и Каттегат, оставила по правому борту Копенгаген и вошла в Балтийское море. Щукин немного успокоился. Скоро будет Борнхольм, а там уже до побережья Российской империи, что называется, уже и рукой подать. До Либавы остается чуть больше двухсот миль. Если шхуна будет двигаться с такой же скоростью, то до нее останется идти не более двух суток.