Галина Гончарова - Азъ есмь Софья. Крылья Руси [СИ с изд.облож.]

— А чего хочет русский государь?

— Чтобы еще при жизни Леопольда Австрия начала разваливаться на клочки. Чтобы ее рвали со всех сторон, а Леопольд ничего не мог сделать.

— И это возможно?

— Да, госпожа. Если правильно подойти к делу.

Илона кивнула. Задумалась.

Но… а что она теряла? Месть? Она будет свершена. Просто отложена.

Вот удастся ли удержать Имре?

— Месть подают к столу холодной.

Женщина посмотрела на собеседника. На письмо. В окно. И отбросила назад прядь темных волос.

— Что ж, будем готовиться к свадьбе. Имре сопроводит Юлиану в Польшу, я полагаю.

— А заодно побеседует кое с кем… чтобы не бросался в бой очертя голову.

Улыбка на губах менестреля была достаточно тонкой – и Илона кивнула.

— Пожалуй. А мы будем готовиться к прибытию невесты.

— Я думаю, вам понравится царевна Наталья.

Илона вспомнила свою свекровь, Софию Батори, поежилась… вот ведь! И понимала старая ведьма, что Зриньи и Ракоци должны держаться вместе, но не гадить не могла!

Никогда Илона так с невесткой не поступит!

— Если она похожа на брата – я уверена, что понравится. Какая она?

— Очень своеобразная девочка. Очень умная, начитанная, знает десяток языков, свободно читает и пишет на них…

Илона кивнула. Это было интересно.

— Вы расскажете о ней Фереку?

— Почту за честь, госпожа.

Нельзя сказать, что Ферек проникся радостью от предстоящего события, но увидев миниатюру, хотя бы призадумался. Царевна Наталья была копией матери, даже чуть улучшенной. Ярко-синие Романовские глаза, золотые волосы, умное вдохновенное лицо – даже если поделить надвое, все равно получалась очень милая девочка. А ведь миниатюра ничего не приукрашивала.

Илоне досталась ужасная свекровь, это верно. А Фереку грозила кошмарная теща.

Софья выдерживала настоящие бои.

— Не отпущу! Ни за что!

— Любава, это не в нашей власти!

— В твоей! Она же дитя еще!

— Твое дитя уже так по сторонам глазками стреляет, что скоро ковры дымиться начнут! Ты ее до старости при себе держать будешь!? Шестнадцать лет девке!

— Соня!

— И как хочешь, но этим летом Володя отправится в Крым. Ты парня уже вконец замучила.

— У тебя нет сердца!

— Зато глаза есть! Мальчишка то в Дьяково сидит безвылазно, то поручения у меня выпрашивает, лишь бы в Кремле не оседать надолго… Любава, очнись! Дети выросли, пора отпускать их от своей юбки!

— Ты не говорила бы так, будь это твои дети.

Софья невесело рассмеялась.

— Мои дети…

Она прошла через то же, что и Любава еще лет триста тому вперед. И как же ей не хотелось выпускать сына из дому! Не отдала в армию, не отпустила в Москву, в институт, не…, не…, не…

Вот и вырос мальчишка глупым и избалованным.

Сейчас она такой ошибки не повторит. Уже не повторила.

Про мальчишек и про Аленку можно было сказать многое, но они были – самостоятельные. Случись что с ней, с Иваном – они выживут. В любом гадючнике.

И хорошо, что Наталья с десяти лет воспитывалась, как одна из ее девочек, да и Володя жил в Дьяково, приезжая домой только на лето. Любава испортила бы их своей заботой.

Да она и пыталась, но дети, глядя на хорошие примеры, тянулись за старшими.

— А если ее там отравят!? Ракоци едва спасли! Наташенька будет мишенью!

— Ничего. Я с ней людей пошлю. Девочка она умная, так что справится.

— У тебя нет сердца, Соня!

Софья честно выслушивала истерику еще часа полтора. А потом, когда Любава всласть настрадалась, удрала прочь. И приказала передать Ромодановскому, чтобы уделил внимание любовнице. Он, конечно, и так его уделит, но…

Если Любава будет так закатывать истерики до отъезда детей – Софья сама убьется! На радость врагам!

Европа дымилась.

Почему-то так всегда – где чума, там и пожары.

Мертвые люди, мертвые животные, мертвые…

Это страшно. И чумные лекари, которые бродили из дома в дом – тоже были страшными. И тележки, на которые сгружали трупы, чтобы или захоронить – или сжечь, и беспомощные глаза людей, которые не знали, за кем из них придет завтра зараза, и даже колокольный звон.

Все несло оттенок обреченности.

Молись, не молись – тебя не услышат, не ответят, не пощадят…

Кто-то топил страх в вине, надеясь не увидеть или хотя бы не понять смертей. Кто-то молился. Кто-то заперся дома в надежде, что смерть не преодолеет дверей.

Болезнь не щадила никого – ни бедного, ни богатого. Пришла она и в роскошный дворец Педру, забирая с собой то, что он ценил более всего – жену и новорожденного сына.

Мария-Франциска Нойбургская скончалась, не прожив и двадцати пяти лет. Его величество был неутешен, хотя от чего более?

Утраты жены? Сына?

Педру и сам себе не признался бы, но второе ранило сильнее.

Сын, наследник, продолжатель династии, малыш Жуан….

Что ж, у него еще есть Белла, но она сейчас далеко – и это хорошо. Пусть подождут с возвращением до конца лета, чтобы зараза наверняка ушла из Португалии.

Это Педру и отписал дочери. Пусть побудут на Руси, так оно безопаснее.

— Ну что, братец, готов к подвигам?

Алексей с легкой иронией смотрел на младшего брата. А ведь хорош вымахал – та еще погибель девичья! Высок, строен, широкоплеч, золотые кудри лежат волной, а взгляд синих глаз спокойный и уверенный. Есть от чего потерять голову.

Добавим еще, что это – царевич, и девушек можно штабелями складывать. Скирдовать, в снопы вязать… впрочем, была и отдельная когорта, на которую царевич просто не действовал – Софьины девушки. Та, которая теряла голову, могла вылететь за дверь, а этого не хотелось ни одной.

— Хоть головой в огонь за-ради блага земли Русской, — ответствовал Владимир. И даже улыбнулся, нахаленок.

Брата Алексей любил – насколько мог. Тут и большая разница в возрасте, когда Владимир родился, Алексею уже шестнадцать исполнилось. А потом еще столько свалилось на юношеские плечи – куда уж тут с братом возиться, выспаться бы!

— Ну, головой в огонь я от тебя не потребую. А вот в Венгрию поедешь.

— Наташку повезу?

— Ее, а то кого ж.

Владимир даже не удивился. Что-что, а следить за политической обстановкой в Дьяково учили.

— А мать что?

— Что-что, буянит. Тебе ли не знать? Требует оставить тебя в Москве, а Наталью не выдавать замуж. В крайнем случае – пусть живут с мужем в Кремле. Ее бы воля – она бы всех сюда загнала и заперла.

Володя вздохнул.

— Но ты же не передумаешь?

Алексей покачал головой. Нет, не передумает. Как не передумывал и раньше.

— Посмотрим, как ты справишься, малыш. Если все получится, дам тебе еще поручение. Пора становиться Романовым не только на словах, но и на деле.

Володя кивнул.

Это он понимал. Фамилия не определяет человека, а памяти предков надо быть достойным. Хвалиться их славой, ничего не представляя из себя – удел человека слабого и глупого.