Райан Гродин - Волк за волка [litres]

Покойся с миром, Фенрир . Яэль нахмурилась на остатки своего карри. Это был хороший забег.

– За все десять лет Гонки Оси мы никогда не сталкивались с подобной ситуацией: гонщики без байков. Мы связались с Германией и Токио, и было решено, что гонка продолжится на новых байках.

– Однако, ваши «Цюндаппы» были специально оборудованы для трудностей пути, и в Нью-Дели нет мотоциклов для езды по пересеченной местности. Должностные лица в Германии и Токио согласовали пересмотренный план гонки.

Над столом повисла не просто тишина, но мертвое молчание. Даже ложки перестали выскабливать тарелки. Четырнадцать пар глаз (восемь карих, шесть синих) уставились на чиновника.

– Вы будете доставлены в Ханой, где вас будет ждать поставка «Рикуо» типа 98s, оборудованных в Токио. Гонка продолжится от контрольно-пропускного пункта в Ханое. Ваше время останется таким же.

Из Нью-Дели в Ханой. Это было более 4800 километров гонки.

Четыре тысячи восемьсот километров. Исчезли. Вот так.

Яэль почувствовала, как ее сердце падает, падает, падает. Карри в ее желудке клокотало и бурлило.

Кацуо улыбнулся.

– Ханой? – Лука, напряженно сидевший в конце стола, встал. Он явно повидал медсестру Вильгельмину; абсурдное количество марли было обернуто вокруг его головы. Как если бы он потерял все ухо, а не только кончик. – Вы отправляете нас всех в Ханой? Это почти четверть гонки! Это неприемлемо!

Он ударил по столу. Четырнадцать тарелок загремело. Красный румянец на щеках Луки стал ярче, когда он продолжил:

– Почему бы не отправить их сюда? Или даже в Дакку?

Чиновник контрольно-пропускного пункта сохранял хладнокровие, почти хирургическое:

– Решение было одобрено самими императором и фюрером. Подвергать сомнению это решение – это подвергать сомнению их волю.

Ладонь Луки осталась лежать на столе. Он сел.

– Мы считаем его весьма приемлемым. – Кацуо даже не пытался скрыть самодовольство в голосе. Оно сочилось из его пор, растягивало его улыбку.

– Это меняет положение, – пробормотал Феликс рядом с ней.

Так и было. С «трудно» на «невозможно». От Ханоя до Токио было только 4,433 километра. Примерно 3600 из них будут на незнакомом байке и 800 через Восточно-Китайское море, вообще неподконтрольное Яэль. Бессонных ночей и четвертой передачи будет недостаточно. И она просто не могла ждать еще одного чуда.

Яэль посмотрела на стол. Лицо каждого гонщика – за исключением Кацуо – было ошеломленным, сморщенным. Ларс, казалось, вот-вот расплачется. Глаза Масару были опустошенными, краешки его губ были прямыми как бумага: вид потерянного человека. Потому что все они знали правду – у них не было шансов догнать. Ни у кого из них. Если не…

Ее глаза нашли Луку. Он смотрел на нее – разочарованный взгляд сквозь марлевые повязки – передавая что-то между ними. Что-то отличное от поцелуя, но по-прежнему опасное. Спокойное знание.

Союзники?

Яэль кивнула.

Настало время грязной игры.

Сейчас. 27 марта 1956. Перелет из Нью-Дели в Ханой

Километры выглядели иначе с высоты. Короткие промежутки сантиметров: реки, прорастающие как нервные окончания через холмы пышных джунглей. Дни грязи, малярии и страдания от духоты. Ночи тигриных рыков и воя приматов.

Яэль смотрела через окна самолета, как все это проносится мимо. Часть ее была рада передышке. Тропическая часть маршрута исторически считалась трудной, собирая наибольшее количество вычеркнутых имен, с ее заболеваниями, вызванными москитами, и бесчисленным количеством переходов через реки. Действительно редкий год, когда тринадцать гонщиков добрались до Ханоя. ( Яматовышел из гонки, его лодыжка была слишком сильно растянута, чтобы продолжать езду). Фактически, Яэль не могла вспомнить, когда такое происходило в последний раз. Если вообще когда-нибудь происходило.

Кабина самолета гремела, как если бы каждый винт и болт шли врозь: подпрыгивая и ревя сквозь облака. Даже с ватой, засунутой глубоко в уши Яэль, пропеллеры заглушали все остальное. Она даже не услышала, как подошел Лука, пока он не постучал ее по плечу.

Она подпрыгнула и увидела его: он стоял в проходе, навис над Феликсом, чтобы приблизиться к ней. Лицо брата Адель менялось от хмурого к кислому. Он хлопнул Победоносного по руке: уходи .

– Не возражаешь, если… присяду, фрой… – Сдвинутые темные брови Луки заполнили пробелы в его вопросе.

Он хотел строить планы здесь? Им придется кричать, чтобы услышать друг друга. Кацуо сидел только в двух рядах через проход, с по-прежнему высеченной на лице улыбкой. Лука наклонился ниже – так что его подвеска болталась у носа Феликса – и протянул блокнот и ручку.

Феликс посмотрел на Яэль, и она кивнула. Ей не нужны были годы истории близнецов, что прочитать предупреждение в его глазах: не делай этого; не доверяй ему . Она продолжала кивать, пока Феликс наконец не закатил глаза и встал.

Как только Лука устроился на сиденье, Яэль осознала его близость. Их локти вместе лежали на общем подлокотнике. Коричневая кожа, переходящая в черную. Когда он прижал блокнот к коленям и начал писать, его локоть толкался. Каждая буква, которую он создавал, толкала ее скрытых волков.

Это было приятный почерк: толстый, но не слишком блочный. Сильный, но без строгости.

Если кто-то из нас хочет получить шанс выиграть эту гонку, мы должны позаботиться о Кацуо.

Яэль кивнула и снова посмотрела на Кацуо. Мальчик все еще смотрел на небо, злорадствуя в окно. Не обращая внимания на ряды гонщиков за ним.

Лука продолжил небрежно писать.

Помнишь, что произошло за пределами Ханоя в прошлом году?

Он передал ей письменные принадлежности. Яэль пыталась выглядеть спокойной, примостив блокнот на коленях. Кинохроники и страницы расшифрованных интервью проносились у нее в памяти, когда она прижала ручку к бумаге.

Ханой. Ханой. Ханой.

Что произошло за пределами Ханоя?

Семнадцатилетний немецкий гонщик соскользнул с дороги на рисовое поле. Сломав и переднюю ось своего байка и свою ногу. Они не подлежали восстановлению. Но это не может быть то, о чем говорил Лука. Он и Адель были далеко впереди этой аварии. Было что-то – что-то еще – о борьбе на паромной переправе? Это был всего лишь эпизод в резюме того дня. Зажатый между пугающими сообщениями об ампутации ноги немецкого гонщика и «Разговора с Канцелярией», где фюрер восхвалял свою великую жертву для бессмертной славы Отечества и Третьего рейха.

Это должен быть паром. Яэль нажала пером так сильно, что чернила начали ставить кляксы прежде, чем она скопировала почерк Адель. Паром?

Лука перевернул новую страницу после того, как она передала ему блокнот.