Иван Басловяк - Морпех. Русский Уругвай [litres]

Он ударил меня, целя в сердце. Зрители возмущенно закричали. Но острие шпаги прошло вскользь по груди, разрезало кожу, прошло под левой подмышкой и проткнуло рубашку насквозь. Из разреза хлынула кровь, мгновенно ее промочив. Я шагнул вперед. Клинок вышел наружу еще больше. Смотрящим со стороны показалось, что я сам насаживаюсь на шпагу коррехидора. Рубашка в крови, и из спины торчит клинок. Ужас! Послышался чей-то истеричный вопль. Я взмахнул палкой и с силой опустил ее на голову подлецу. Раздался треск. Люди моментально затихли. Моя палка сломалась, а череп графа раскололся. Пальцы трупа разжались, рука упала вдоль тела, выпустив рукоять. Шпага осталась торчать в моей рубашке, зажатая в подмышке.

Обломком своего оружия я толкнул тушу коррехидора. Та с железным грохотом навзничь упала на каменные плитки двора, расплескав по ним кровавую кашу из лопнувшего черепа. Бой был закончен. Я, пошатываясь, пошел к ступенькам крыльца. Тишина стояла гробовая. Все видели меня, насквозь пронзенного шпагой, но идущего своими ногами! Это непорядок! Надо изобразить тяжко раненого, а то еще в колдовстве обвинят: не может насквозь пронзенный сам с поля боя уходить. Потому я, сделав несколько шагов, изобразил потерявшего сознание и упал. Ко мне подбежали князь, Маркел, Василий, еще кто-то. Я, вприщур поглядев на князя, слегка ему подмигнул и закрыл глаза. Несите!

Целую неделю мне пришлось изображать тяжелораненого, отлеживаясь в выделенной грандом комнате его дворца. Вернее, отсиживаясь. Благодаря зеленому камню моего нательного креста, подаренного Богом, рана на груди закрылась через несколько часов. Только шрам остался. Но шрамы украшают тело мужчины, так, кажется, говорят. Сам же я думаю, что чем больше шрамов на твоей шкуре, тем меньше ты можешь претендовать на звание мастера клинка: был бы мастером, не допустил бы, чтоб чье-то железо тебя попятнало. Это я про дуэлянтов, а не про воинов: в бою всякое случиться может. Любитель поединков, украшенный шрамами, может считать себя удачливым, но не мастером. Шрамы показывают, какой ты неуклюжий и неумелый поединщик. Ну, это мое мнение. Спорить, его отстаивая, я ни с кем не буду.

Местного медикуса ко мне не допустили. Дон Адолфо заявил, что лечить меня будет его личный хирург. Но и того князь хотел попросить не вмешиваться в естественный процесс моего выздоровления. Но я отговорил. Ведь странно будет местным жителям, что меня никто не лечит. Могут слухи поползти. О колдовстве. Потому каждый день хирург гранда приходил в мою комнату, я внушал ему, что он, якобы, делал перевязки с мазями, и эскулап уходил. А потом рассказывал всем желающим слушать, какую страшную рану нанес мне покойный коррехидор и что я жив до сих пор только его, хирурга, заботами.

Дня через четыре пришел младший брат почившего в бозе борзого коррехидора, дон Сэломон. О его приходе Маркел успел предупредить, и мне пришлось срочно нырять в постель и изображать очень раненого. Для правдоподобия густо напудрил лицо мелом. И говорил с посетителем тихим слабым голосом. Пришел же брательник убиенного за шпагой, что я в подмышке унес. Оружие это, как заявил посетитель, при любых обстоятельствах обязано быть возвращено в семью. Своего рода реликвия семьи Браво. Я не стал трофейничать, хоть шпага мне очень понравилась и прекрасной балансировкой, и удобной рукоятью, и чудесно сделанной гардой с самоцветами, и, главное, клинком голубовато-дымчатого цвета. Я, грешным делом, клинок решил испытать – струганул им по обушку своего косаря. И обомлел, увидев, как лезвие шпаги легко срезает металл. А тот сворачивается в колечки стружки. Шпага очень ценная, потому я и не удивился, когда дон Сэломон выложил на стол два больших кошеля золотых монет. Посмотрев на меня и секунду помедлив, выложил еще один.

Шпагу я отдал. Если дон Сэломон оправдает свое имя – «Сторонник мира», то и нам этот инцидент стоит погасить. Тем более, что он унаследовал и звание коррехидора. Но не графский титул, который перешел к любителю «шалостей», как к прямому наследнику. Шпага тоже должна достаться ему, но это уже внутрисемейное. Пусть сами разбираются, а нам нужен мир с местными властями. Дон Сэломон ушел довольный, а я остался. Но ненадолго. В комнату заглянул Маркел.

– Воевода! Галера у пристани Рио-Чуело ошвартовалась. Гонец прибежал.

Это была хорошая весть. Верфь в Новороссийске наконец-то спустила на воду большое судно, идеально приспособленное к плаванию при неустойчивых ветрах, на мелководье и в узостях фарватера. Как раз то, что необходимо во внутренних реках материка. Так называемую полугалеру-скампавею. Будет основным судном для плавания в Буэнос-Айрес и Асунсьон, вместо бригантины. Длина почти сорок метров, ширина до пяти с половиной, две мачты с косыми парусами, восемнадцать пар весел. А главное – осадка меньше двух метров и вместимость до двухсот человек. Размер почти как у флейта, только осадка меньше и трюмы не так вместительны.

Небольшая верфь у нас в бухте Узкой, благодаря покойному дону Мигелю, уже была. Тот в позапрошлом году привез нидерландцев – крестьян, сукноделов и полтора десятка корабельных мастеров, выкупив их из испанского плена. С 1566 года в Нидерландах, то угасая, то вновь разгораясь, идет революция. Испанский король с помощью солдат и костров инквизиции пытается прибрать к рукам самую богатую страну Европы. Это у него не очень-то и получается, но бои идут. А где война, там и пленные. Дон Мигель вовремя подсуетился. Князь, не торгуясь, всех нидерландцев выкупил. Я провел разъяснительную беседу, в результате чего появилась у меня суконная мастерская, а у князя – верфь. Корабелы дружно взялись за дело, проводя ремонты наших и приходящих купеческих судов и собирая баркасы для внутреннего пользования и на продажу. А в начале этого года я им заказал галеру, обеспечив сухими досками со своей лесопилки. И вот, дождался.

– Маркел, собираемся!

Холоп выскочил за дверь распорядиться по поводу повозки – роль тяжелораненного мне надо было доиграть до конца. Потому из дворца меня выносили на носилках, завернутого в одеяло. На них же водрузили на повозку-фургон, а потом вносили на палубу галеры. Любопытных глаз было предостаточно, и уже через час весь город будет знать, что я его покинул. Провожать меня, кроме гранда, было некому, князь еще позавчера ушел на бригантине домой. Скот в трюме ждать не может, мы почти весь привезенный товар отдали за него. А мне надо было подольше поизображать нетранспортабельного больного. Уехал с князем и его старый холоп дядька Микула. После нашего лечения стал он выглядеть очень даже хорошо. Удивленным дворцовым слугам свое исцеление княжий дядька объяснил нашей совместной молитвой перед иконой Николая Чудотворца. Все ли поверили, не знаю, но капеллан доложил гранду о возросшей посещаемости дворцовой часовни. А когда слух об исцелении распространился по городу, то во время мессы люди набивались в городскую церковь так, что не то, что яблоку, ореху некуда было упасть. Но, видимо, помогало мало. Слухи о моей связи с дьяволом поползли по городу: «Умирающего воскресил, воина в полном доспехе простой палкой в гроб уложил, сам, насквозь шпагой пронзенный, выжил. Явно с дьяволом русич снюхался!». Пора сваливать.