Валерий Елманов - Капитаны в законе [litres]

Ну а еще троим из числа молодых – Самоцвету, Рыскуну и коренастому Боровику – Рубец, пользуясь их молодостью и неопытностью, мастерски морочил головы, заставляя работать на него «втемную». То есть они честно старались ловить воров, но когда удавалось их поймать и отвести к Рубцу, тот их под разными предлогами отпускал. Разумеется, не бесплатно. А кое-кого он и вовсе запрещал задерживать – мол, они работают на него и негласно сдают своих подельников. Сами же занимаются неблаговидными делами исключительно из-за необходимости отвести от себя подозрения.

Кроме бывших стражников, так сказать, вторично взятых на службу, к Сангре потянулись и другие люди, заслышав о том, что при приеме в новую дружину не требуется ратного умения, но лишь крепкое здоровье и искреннее желание потрудиться во благо Тверского княжества и его торжищ. Первыми четырьмя оказались сын кузнеца Железняк, отбившийся от скоморошеской ватаги гибкий худощавый Бальник, пастух Бичевик, и сын мельника Жерновец.

К концу следующей недели число потенциальных дружинников увеличилось вдвое, а подведя итог после третьей, Сангре удовлетворенно заметил Улану, что теперь у них целый взвод. Если же считать привезенных из Литвы – тогда и вовсе полусотня, то есть они работают с жутким опережением графика.

– Помнится, я в учебнике истории читал про лозунг сталинских времен: «Пятилетку за три года». А мы такими темпами ее вообще за год выполним.

И действительно, все это время, памятуя, что друг в скором времени покинет его, Сангре успевал заниматься не только «подбором кадров». Он находил время и чтобы вникнуть в составленные Уланом обязанности стражей порядка. Брал их Буланов не с потолка, но основываясь на рассказах того же Обруча. Разумеется, не забывая вносить и кое-что из своих собственных знаний о патрульно-постовой службе. По нынешним временам это все выглядело непривычно, но составлено было дельно, умно, а потому первоначальное согласование с Михаилом Ярославичем всякий раз проходило на ура.

– Ишь ты, – покачивал головой князь и… утверждал, распорядившись поставить свою малую печать.

Последнее, в смысле, печать на подобного рода документах, тоже было новшеством. Однако Буланов сумел доходчиво растолковать важность и необходимость наглядного княжеского подтверждения. Мол, изустное слово – замечательно, но случись князю отлучиться надолго и кое-кто может не поверить, что он действительно одобрил право дружины следить за порядком на торжищах. Что за «кое-кто», Улан не пояснил, но князю и без того было ясно, что речь не о простых людях. А при наличии такого увесистого аргумента, как грамота с печатью, ни один из бояр при всем желании не сможет взбрыкнуть.

А в конце своих уговоров, подметив, что Михаил Ярославич весьма уважительно относится к латыни, пустил в ход и ее, процитировав: «Verba volant, scripta manent» – слова летучи, письмена живучи.

Но дел все равно оставалось выше крыши, ведь предстояло подготовить письмо от имени князя Юрия, которое Улан должен был прихватить с собой. Здесь они тоже поделили обязанности – сам Улан вместе с Изабеллой занялся подготовкой текста, а Петр взял на себя добычу подлинных печатей московского князя. За образцами он обратился… к княжичу Дмитрию.

Разговор состоялся как обычно, то есть в баньке, куда тот непременно отправлялся сразу после занятий рукопашным боем. Вообще-то с такой просьбой следовало подойти к его отцу, но Дмитрий откровенно симпатизировал побратимам, преклоняясь перед их необычным мастерством рукопашного боя и искренне восхищаясь их обширными познаниями. Именно потому Сангре рассудил, что княжич охотнее пойдет ему навстречу. Особенно при наличии убедительных доводов – все-таки молодость куда гибче. А если напомнить про нешуточную опасность, грозящую его отцу, тем паче.

Так и случилось, хотя и не сразу, ибо Дмитрий, насторожившись, поначалу тоже посоветовал обратиться к его батюшке. Сангре замялся, но решив, что была не была, честно ответил:

– Московский князь ныне стремится оклеветать Михаила Ярославича как только может и при этом не брезгует ничем. Поверь, сейчас на него столько в Орде наговорили, что у Узбека поди и уши опухли. А батюшка твой хоть и помнит народную поговорку, с волками жить – по-волчьи выть, но уж больно честью своей дорожит, потому отвечать Юрию точно такими наветами наотрез отказывается.

– Считаешь, он неправ? – посуровело лицо княжича.

– Да ни боже ж мой! Не мое дело – осуждать князя, которому я служу. Всяк сверчок знай свой шесток. И вообще, руководство всегда нужно ценить, любить и уважать, и тогда оно обязательно повернется к тебе когда-нибудь чем-нибудь. Потому-то я и подошел с этой просьбой к тебе, не желая его ни во что посвящать. Пускай он и дальше остается чистеньким, чтоб душой не терзаться. Но спасать-то его надо, верно? К тому же сам подумай – я ведь не прошу тебя принести мне его собственную печать, чтоб писать кому-нибудь, прикрываясь его именем. Вот такое было бы и впрямь ни в какие ворота. Но состряпать кое-что от имени его лютого врага позарез нужно, – и, чуть помолчав, он выдал последний и самый главный аргумент. – Помнишь, я тебе еще во время нашей первой встречи в Липневке говорил, что мой побратим – ведун и предсказал победу тверичей за месяц до того, как она случилась?

Княжич молча кивнул.

– Так вот, он на днях, – Петр тяжело вздохнул, сделав драматическую паузу, – видел вещий сон про Михаила Ярославича. Но ты о нем никому, ладно?

Не удовольствовавшись обещанием, Сангре заставил Дмитрия поклясться самыми страшными клятвами и поцеловать свой нагрудный крест. Наверное, клятва перед иконами придала бы дополнительную торжественность моменту, но откуда они в банях на Руси? [9] Даже в седую старину, когда каждый бедный крестьянин посчитал непременным делом пригласить священника для освящения нового дома и прочих построек, в баню он его не отводил и она оставалась неосвященной, чтобы живущий в ней банник не озлился.

Далее последовал рассказ о неправедном суде над Михаилом Ярославичем, о приговоре и о том, как его заключили в колодки, да как Узбек его долго возил за собой, причем, не снимая колодок, и, наконец, о самой смертной казни, а еще о том, как надругался над его мертвым телом Юрий московский.

Рассказывал Сангре мастерски, взяв услышанные от Улана факты за основу и окружив ее живописными домыслами. Под конец он понял, что слегка перестарался с ними, поскольку глаза Дмитрия почернели от ярости, он вскочил на ноги и разразился проклятьями в адрес Юрия и Узбека. Досталось и Романцу, по рассказу Петра вырвавшему из груди князя сердце. Лишь слегка угомонившись, он спохватился и недоуменно поинтересовался, отчего ведун не рассказал сна самому князю.