Владимир Лещенко - Черная луна Атлантики

И, глядя на то, как ее спускали на воду, Юрий вдруг понял — это последняя…

Весь низ с кортами, турецкими банями и прочей роскошью уже ушел под воду. А с ним и Монпелье — вряд ли в этой суматохе его вытащили…

«Утоп, как мышь в ведре!» — злорадно усмехнулся Ростовцев. И пожал плечами.

«А что, тебя самого ждет другая судьба?»

Да — и его и всех оставшихся, если не произойдет чудо…

Стряпчий обвел взглядом толпящийся на палубе народ.

— Где мой муж?! — выкрикивала женщина в разодранном платье и модной шляпке. — Где мой муж?! Где мой муж?!

Разрыдавшись, она опустилась на доски палубы.

У надстройки лежал, крича от боли, почти голый кочегар. Он обварился струей пара из лопнувшей трубы. Товарищи вытащили его наверх, и он лежал здесь окровавленный, забытый и покинутый всеми, моля о смерти.

— Спасите меня! Спасите! — кричал молодой джентльмен, протягивая руки к окружающим.

— Сейчас только господь Бог может нас спасти, — ответил ему пробегавший мимо матрос.

Плакали дети и взрослые мужчины, молились женщины, жалобно подвывали собаки, которых так никто и не удосужился выпустить из клеток…

Он увидел супругов Штраус. Те сидели бок о бок в шезлонгах, держась за руки. Они хотели умереть вместе, как и жили. Испуганная маленькая девочка всхлипывала, звала маму. Мальчики, которым не хватило места на шлюпках, храбрились и даже улыбались. Они уже взрослые и им не годиться плакать.

Юрий вдруг вспомнил эпизод из виденного накануне отъезда из Санкт-Петербурга «синема». Картина всемирного потопа, где точно так же на последних клочках суши толпятся обезумевшие люди, спасаясь от бурных волн…

Заметив стоявшего у надстройки Михаила Михайловича, задумчиво курившего трубку. Ростовцев подошел к нему.

— Юрий… — грустно улыбнулся Жадовский, поднимая на него глаза.

Он затянулся «кэпстэном».

— Знаете, о чем я сейчас подумал? Выходит так, что всю мою жизнь я шел к этой ночи. И когда был юнкером. И когда дрался с турками у Баязета и Пловдива. И когда выручил Михея Шутова. И когда сидел в камере Казанского тюремного замка. И когда решил напоследок посетить Монте-Карло. Шаг за шагом — все к этому часу. И может быть, я и родился, чтобы так умереть? Ведь господин Уайльд нашел таки мне место в шлюпке, а я уступил его одной молодой француженке. Может, чтоб ее спасти я и жил? И еще…

Сухо ударил выстрел у них за спиной. На палубе навзничь лежал знакомый Юрию молоденький офицер, в последнем судорожном движении сжав зубами дуло вставленного в рот револьвера.

— Бедолага Моуди! — покачал Жадовский головой.

Он переступил с ноги на ногу и случайно задел саквояж. Тот опрокинулся, и из кожаного нутра на палубу вывалилось ярко сверкнувшее в электрическом свете содержимое.

Золотые кольца, броши, ожерелья, запонки и карманные часы; браслет, украшенный чеканкой с именем хозяйки — «Эмма».

— Когда корабль начал тонуть, — пояснил Жадовский, — наш старший казначей, господин Мак-Элрой предпочел ждать команды. А потом вообще решил напиться по случаю… И я, так сказать, на свой страх и риск забрал из подотчетного вашему покорному слуге сейфа золото и сложил в этот саквояж. Думал отправить саквояж с последней шлюпкой, но не успел. Забавно, кое-кто из богатых пассажиров специально путешествовал вторым классом, чтобы не привлекать к себе внимание… — покачал он головой.

Жадовский, присев на корточки, принялся собирать драгоценности и аккуратно укладывать их обратно в саквояж.

Юрий, ощутив, как сжалось сердце, отошел в сторону и почти столкнулся с изрядно пьяным типом в поварском колпаке. Тот старательно выбрасывал шезлонги за борт.

— Видали?! — бросил он Юрию, дыша перегаром. — Я вот людям помогаю, ик! чтоб было за что держаться в воде. А сам вот, — он достал из кармана фартука бутылку джина и осушил ее в два приема. — А я вот выпью и согреюсь, вода-то холодная! — он расхохотался.

— И-извини, бра-ат, — изрек он, глядя на Ростовцева, как на старого знакомого. — Больше нет, а так бы дал допить Я хочу побыстрее напиться, но не помогает. Я ни черта не пьянею! От этого только обидней, это ж, видать, моя последняя бутылка в жизни. Ну, согревшись малость, можно и поплавать.

Затем, пошатываясь, подошел к борту и сиганул вниз.

Юрий, пожав плечами, принялся разглядывать окружающее.

Нос «Титаника» уже погрузился. Огни еще горели ниже ватерлинии, и от этого бьющие о борт волны светились каким-то неестественным, призрачным светом.

— Юрий Викторович? — послышалась сзади русская речь.

Герман Иванович Регастик стоял, засунув руки в карманы. На лице его были написаны злая досада и глубокое презрение.

— Если вам все же будет суждено написать вашу книгу, напишите, что капитан Смит просто старый осел, а его офицеры — сборище тупиц! Да-да, так и напишите, они уконтрапупили лучший в мире лайнер! Согласитесь, это надо уметь! — он зло хохотнул. — И как англичанам удалось стать владыками морей? — было видно, что Регастик торопится выговориться. — Я пытался добраться до кого-то из них, просил провести к капитану, да где там?! Черт возьми, я бы спас этот корабль! Уж до подхода «Карпатии» мы бы дотянули!

Что за «Карпатия» и при чем тут она, Юрий не особо понял, должно быть ревельский инженер знал больше него.

— И что бы вы сделали? — поневоле заинтересовался стряпчий.

— Для начала наш «Титаник» можно было облегчить! Как поступали в старину, чтобы облегчить корабль? Сбрасывали за борт пушки, рубили мачты… Это все знают! А только якоря «Титаника» вместе с цепями весят пятнадцать тысяч пудов с гаком! Во всяком случае, выкинув их в море, уже продлили бы жизнь парохода, по крайней мере, на час-другой. Ну почему никому из этих… «морских волков» и в голову не пришло расклепать цепь и выбросить якоря?

А уголь? Тысяча мужчин уж как-нибудь вытащили бы по три-четыре пуда каждый — за час еще тонн двести-триста. Можно было бы выровнять дифферент на нос, чтобы палуба «Е» не погрузилась в воду. Это предотвратило бы переливание воды по этой палубе по кораблю… Достаточно было затопить один-два кормовых отсека. Можно было, в конце концов, высадить людей на айсберг, используя шлюпки… Можно было сколотить и связать за прошедшие два часа плоты — хоть из мебели, хоть из ящиков, как-то бы продержались. Я пытался, я говорил этому ихнему старшему, сэру Генри… И Мэрдоку говорил. Даже слушать никто не стал! Это не моряки, а куроцапы какие-то! — в сердцах бросил он.

— Сейчас вот я был в салоне, — сменил он тему. Общество там собралось весьма изысканное. Арчибальд Батт, Миллет, Кларенс Мур и Бен Гугенхейм… И что вы думаете они делают? Ха! Они сели за ломберный стол, и режутся в карты словно на светском рауте! Один из них проигрался и попросил взаймы у Астора. И тот дал ему сто долларов — с условием вернуть сразу по возвращении на берег! Ха! Безумие какое-то! Просто безумие!