Петр Донцов - Николай I - попаданец. Книга 2 (СИ)

В 1844 году мы начали проводить политику русификации, а именно все делопроизводство в двухгодичный срок должно было перейти на русский язык, а во всех школах русский язык стал обязательным. Естественно, что эти меры вызвали неприятие и озлобление, хотя и не у всех. За столетие в составе империи многие остзейские немцы обрусели и смогли высоко продвинуться в государственной иерархии. Так, многие среди моего окружения носили немецкие фамилии. Чего только стоят фамилии Бенкендорф, Гофман, Рикорд и другие. А сколько ученых, генералов и управленцев, даже не пересчитать. Для всех них Россия являлась родиной. Но существовали и другие, которые заправляли на местах и для которых главными оказались их права и привилегии. Эти остзейские бароны имели деньги и власть, и вовсе не намеривались ими поступится. Имелась и третья сила, а именно коренные народности: литовцы, латыши и эстонцы. Они, в основном, находились в подчиненном положении, и довольно пассивно отнеслись к русификации. Четверть из них и так переехала за Урал или в казахские степи, где существовала возможность получить участок побольше. Те, кто остались, в основном батрачили на местных баронов. Дело в том, что в Прибалтике крестьян освободили еще при брате моем Александре, а посему Крестьянская реформа обошла их стороной.

Именно поэтому мы использовали политику 'разделяй и властвуй', заявив, что пора исправить несправедливость по отношению к местным народам и дать им достаточно земли для достойного существования. Так как земли на месте не хватало, часть крестьян подлежали отселению. Это очень взбудоражило местную элиту, потому как лишало ее дешевой рабочей силы. Это недовольство, в итоге, вылилось в восстание под руководством Фридриха Тальберга, крупного помещика из-под Риги. Он оказался талантливым организатором и сумел создать настоящее подполье. Что удивительно, он умудрился использовать немецкий национализм, который находился в зачаточном состоянии, что привело под его знамена не только богатых помещиков, которых было немного, но и мелких крестьян и городских жителей из немцев.

Мы ожидали это восстание и планировали им воспользоваться для экспроприации земель и передела собственности, без которого невозможно осуществить переселение. Поэтому волнения в городах были быстро подавленны, и на миг показалось, что мы отделаемся малой кровью. Но тут полыхнуло в деревнях, населенных немцами, а потом всколыхнулась Финляндия.

Небольшие отряды инсургентов вели настоящую партизанскую войну, нападая на небольшие гарнизоны и русские поселения, используя леса для скрытного передвижения. В итоге пришлось предпринимать карательные меры, выселяя целые мятежные деревни, как это делалось на Кавказе. Эти шаги вызвали бурю негодования в европейской прессе. И дня не проходило, чтобы не писали о зверствах русских солдат. Англичане не преминули возможностью нам нагадить и поставляли повстанцам оружие. Не напрямую конечно, а через шведов. Те, хотя и оставили мысль о реванше, все же не преминули насолить, давая приют инсургентам у себя на территории и продавая оружие всем желающим. Были и шведские добровольцы, правда немного. Пришлось даже пригрозить, что мы будем преследовать повстанцев на шведской территории. Впрочем, за Швецией стояла Британия, и дальше слов мы идти не собирались. Даже с Пруссией, нашей давней союзницей наметился холодок в отношениях. Фридрих Вильгельм, мой шурин, в своем письме интересовался, почему мы так жестоко относимся к немцам.

Восстание удалось подавить лишь через полтора года, ценой немалой крови. Сам Тальберга застрели в Гельсингфорсе в результате облавы. За год нашей разведке удалось внедрить своих людей в местное подполье и в итоге мы разузнали, где скрывается глава инсургентов. Партизанская война и так затихала, но устранение символа этого восстания стало его логическим завершением. Живым он был нам не нужен. Не имело смысла создавать из него мученика, казнив его или заперев в Петропавловской крепости.

После подавления восстания треть местного населения Прибалтики и Финляндии отселили вглубь империи, а не их место прибыли переселенцы из России. Учитывая бурный промышленный рост западных окраин, привлекавший рабочие руки из внутренних районов страны, которые оседали в городах, к середине столетия большинство населения этих краев составляли русские.

Подавление восстания к середине 1847 года пришлось как нельзя кстати. Была одна дата, которую я помнил очень хорошо, а именно я помнил, что в 1848 году по всей Европе полыхнет 'Весна народов'. Странно, но всем власть имущим казалось, что существующий порядок незыблем и здесь мое послезнание давало ощутимую фору. Эта оказалась одна из немногих развилок истории позволяющая изменить ее русло. Если до сих пор большинство изменений происходило внутри империи, здесь появлялся шанс повлиять на Европейский расклад. Конечно, существовало опасность того, что с этими изменениями мое послезнание потеряет свою релевантность, но иначе какая польза в послезнании. Для успеха требовалось налаживать контакты с нужными людьми, чтобы в нужный час эти планы сработали. Некоторые шаги мы уже предприняли, но теперь пришло время выходить на финишную прямую.

В громадном кирпичном цеху было жарко. Даже приоткрытые окна под потолком не помогали, и воздух в помещении казалось, замер и вобрал в себя запахи каучука, серы и пота. Вот уже год, как Иван руководил целой артелью работников, которых тщательно отбирали. Как-никак, а производство новое и опасное. Соответственно требовались люди аккуратные и непьющие. За семь лет, проведенных им в Минске, многое изменилось. Прежде всего, изменился сам Иван, из двадцатилетнего юноши превратившись в широкоплечего и возмужавшего молодого человека. Да и Минск за это время вырос, превратившись из заштатного городишки в крупный, по местным меркам, город в семьдесят тысяч жителей. Быстрому росту губернского центра способствовала прокладка железной дороги Москва-Варшава, через Минск. В город потянулись предприниматели. Близость к западной границе и к внутреннему российскому рынку способствовали возникновению текстильных и сахарных мануфактур. За ними появились механический и вагоностроительный заводы.

Именно с механического завода и началась Иванова карьера. Устроившись, с помощью друга, помощником литейщика, он параллельно посещал вечерние курсы в Минском техучилище, освоив профессию фрезеровщика. Через пять лет он уже стал начальником смены одного из участков. Механический завод расширялся, а сметливых и опытных рабочих не хватало. С купцами, братьями Сытниковыми, Иван познакомился случайно. Был на Сытниковской мануфактуре английский станок, который никому не удавалось настроить. То ли станок оказался с хитрецой, то ли настройщики неумехами, но иноземное чудо никак не хотело работать. Тогда купцы обратились с просьбой о помощи на механический завод. И именно Ивану удалось запустить строптивый агрегат. Братья оценили его смекалку и умение и пригласили молодого человека на обед. Оказалось, что купцы хотят создать производство резины и изделий из нее на паях с инженером Куропаткиным - дело новое, но сулящее большую прибыль. Вот и предложили молодому человеку стать главой артели, а заодно и присмотреть рабочих из знакомых, кто не пьет и аккуратен. Зарплату положили аж сто рублев в месяц, циферу очень значительную.