Андрей Муравьев - Крестоносцы поневоле

– Познакомьтесь, это преподобная Броамульда, настоятельница монашеской обители, где мне предстоит провести какую-то часть жизни. – Голос княжны слегка дрогнул. – Но мне ли пенять на Божий промысел? Я в окружении друзей, обитель будет рядом с майоратом моей лучшей подруги. Вот, и оставшиеся грехи я уж как-нибудь замолю…

Княжна перевела дух.

– Завтра светлейший понтифик Урбан Второй отбывает со двором в Пюи к епископу Адемару. – Она поправила выбившийся из-под чепца локон. – А я, соответственно, с баронессой отъезжаю на новое местожительство…

Адельгейда слегка напряглась и сказала собственно то, ради чего и позвала с утра новоиспеченного рыцаря.

– Я знаю, что у вас есть свои планы. Вы прибыли издалека и собираетесь ехать еще дальше. Но я прошу вас сопроводить меня и баронессу. – Она слегка поклонилась. – Я могла бы потребовать этого, как ваш сеньор… Тем не менее я всего лишь прошу вас. Со мной будет охрана из папских гвардейцев, однако я бы хотела видеть рядом тех, кому доверяю полностью. Вас, герр рыцарь. Вас и ваших товарищей.

Улугбек Карлович поклонился, но не успел он и рот открыть, как казак бухнулся на колени. Сурового подъесаула, а нынче рыцаря Тимо из Полоцка, разрывали противоречивые чувства.

– Да я за вас, матушка, да порву всех на веник! – наконец выдохнул он.

Княжна улыбнулась:

– Нет. Никого рвать не надо. Только проводить меня и баронессу. Думаю, это не займет много времени.

Улугбеку осталось только кивнуть. Решение было принято без его участия.

В небольшой церкви уже немолодой, маленького роста человек устало опустился на колени перед сложенным из каменных плит невысоким постаментом. Служба уже окончилась, немногочисленные паломники, из числа приехавших раньше, замолив грехи и прикоснувшись к святыне, ушли дальше по своему пути, кто к Иордану, кто и к Голгофе. Но старик шел к своей цели в одиночку, без сопровождения воинственной хорасанской кавалерии, выделявшейся для охраны паломников шейхом Илази, сыном достойного Уртука ибн Ахсаби, да пребудет он в покое, иерусалимского наместника. Он шел один, пришел к своей цели в одиночку, и идти дальше ему было некуда.

Старик молился истово, долго шевеля потрескавшимися губами и выговаривая каждое слово, время от времени клал земные поклоны, прикладываясь обожженным лбом к прохладному камню пола. Солнце немилосердно спалило всю землю вокруг храма, раскалив белый сухой песок до состояния сковороды, но босые пятки путешественника во время его похода никогда не замечали этого. Теперь же пол церкви приятно холодил тело, заставляя его впадать в состояние послеполуденной неги и рождая в голове причудливые образы, способные оказаться как виденьями Божьими, так и просто фрагментами сна.

Старый шерстяной плащ, подпоясанный веревкой, прохудившиеся штаны, холщовая рубаха. Озверелые разбойники-бедуины, обыкновенно не пропускавшие ни одного паломника без мзды, не покусились на такой трофей. Старик шел к своей цели больше четырех лет, пешком пройдя весь путь от родного Амьена до Святого града, через земли германцев, булгар, прошагав Восточную империю и наделы бесчисленных сельджукских беев. Теперь его поход был закончен. И тело, не знавшее покоя уже много лет, запруживало чувство выполненного долга, столь сладкое, как может быть только прохладный шербет в июльскую жару.

Старик молился. Его сердце пело осанну, душа трепетала. Постепенно окружавшая прохлада обволокла его члены приятной негой, как мягкие волны родной речки принимают в свое лоно усталое тело путника. Он не любил мыться или купаться в речках и озерах. Посвятив большую часть своей жизни богоугодному отшельничеству, на старости лет паломник добился почетного прозвища Пустынник. Некоторые называли его Отшельник, но самому старику больше нравилось прозвище Пустынник. Он предпочитал его даже больше, чем свое нареченное имя Петр.

Вечер за воротами храма нехотя уступил ночи, и багровое, будто выкупанное в крови, солнце послушно отдало небосвод яркому, игрушечному месяцу, освещавшему окрестности Благословенного города не хуже своего старшего собрата. Усталый служка прикорнул в закутке у двери храма. Ворота церкви никогда не запирались, но устав требовал постоянного присутствия кого-нибудь из клира в храме. Служка, разморенный дневной жарой и ослабленный постом, просто не мог бороться с подступившей, расслаблявшей тело прохладой. Тем более что бояться было нечего. Убранство храма было более чем скромным, чтобы не вводить в соблазн полудиких берберов, почитавших пророка Иссу, но не считавших зазорным разорять храмы, посвященные ему. Днем никто из них, конечно, не станет ничего делать, опасаясь мести всемогущего шаха, но ночью все волки серы, а каждый грабитель – дикий бедуин, на которых списывали все грабежи и разорения. Все ценное в храме на ночь убиралось в закрестье [145] Закрестье – подсобное помещение в костеле, расположенное за алтарем. .

Один перед алтарем, старик на мгновение смежил веки. Тело, высушенное солнцем, воздержанием и долгими пешими переходами, послушно прильнуло к полу. Руки привычно разошлись в стороны. Так он мог лежать часами, стремясь обрести единение с Богом… с собой… Старик молился.

Служка уже спал, а игривый месяц давно предпочел сон неблагодарному делу освещения пустых улиц, когда веки впавшего в священный экстаз паломника затрепетали. Это было то странное состояние, которое тяжело представить, если сам не ощущал его, – смесь единения с миром и озарения абсолютным знанием, – состояние, которое хочется сохранить в сердце и нести остальным…

Старик очнулся. Он очнулся, хотя твердо знал, что его тело сейчас спит.

В храме было светло. Мягкие лучи, похожие на лунные, томно обволакивали все вокруг, проникая в каждый закуток, играя бликами на окладах икон.

Взор паломника был устремлен не на это… Напротив него на самом каменном постаменте сидел седовласый пожилой человек. Если бы не горделивая, уверенная осанка незнакомца, Петр причислил бы его к старикам, но странный человек не был похож на тех, чей конец уже близок.

– Ты кто? – тихо вопросил Пустынник и сам испугался своего вопроса.

Вопрошаемый улыбнулся. Улыбка была доброй. В груди паломника шевельнулось давно забытое ощущение – так же на него в свое время смотрел отец, когда маленький Петр, играя, ковырялся в земле.

– Отец?

Улыбка седовласого человека стала шире. Губы его шевельнулись, и Петр услышал.

– Ты шел ко мне столько лет и не узнал меня? – В вопросе не было сарказма, только констатация.

Петр попробовал вскочить, но ноги, такие послушные недавно, не смогли сделать и шага. Усилием он повернул голову и увидел… себя, лежавшего у алтаря.