Михаил Ланцов - Иван Васильевич. Профессия – царь! [litres]

Из затеи Ивана Васильевича по изготовлению маргарина и стеарина, ну, то есть персидского воска, к лету 1547 года уже выросла целая индустрия, вовлекшая совокупно почти тысячу человек.

В начале каждой зимы союзные татары из Касимова поставляли в Москву жирных и уже недурно обросших овец. Партиями, чтобы их сразу можно было пустить в дело.

Состриженную шерсть промывали холодной водой и пропаривали, получая поташ. Не так чтобы и много, но даже эти полсотни килограммов поташа с каждой тонны сухой шерсти были делом очень и очень неплохим [101]. Впрочем, здесь поташ еще от соды не отличали, и промышленного применения он пока не имел [102]. Никто не знал, для чего он нужен. Ну в отличие от Ивана Васильевича, имевшего очень большие виды на этот ценный продукт.

На этом, впрочем, переработка шерсти не заканчивалась. Ее передавали женщинам окрестных сел и деревень для чесания, мытья и прядения в нити. Да принимали потом по строгим нормам, оценивая толщину сечения нити и ее равномерность, исходя из чего и платили за работу. А дальше заряжали все это в примитивный ткацкий станок… механический, дающий на выходе полотно саржевого плетения аж в метр шириной. Столяры, озадаченные государем еще в 1541 году, возились с конструкцией почти три года. Общий принцип понятен, но вот реализация… А как получилось – переделали начисто, да с медными и баббитовыми узлами трения. Ну и запустили в дело. До того-то оно, конечно, ткали по старинке, медленно, ручками да только узкие полотнища. А тут прорыв!

Самих же овец забивали и разделывали. Шкуры на кожи, мясо в пищу, жир перерабатывали в маргарин и персидский воск, а кости шли на выделку костяного фарфора. Ну а что? Белую каолиновую глину нашли, а смешать ее с костяной золой и обжечь при температурах около полутора тысяч градусов проблем особенных не составило. Примитивные индийские тигельные печи, появившиеся на заре первого тысячелетия, легко разогревались и сильнее, а изготавливались ну натурально чуть ли не из «говна и палок». Оставалось дело за малым – отработать технологию методом научного тыка и научиться лепить изящную, красивую посуду под данный тип керамики.

Иными словами, овец разделывали полностью. Даже оставшиеся органические отходы отправляли в селитряные кучи…

Почему все это делали зимой? Из-за маргарина. Объем производства серьезно возрос, и московский рынок его уже не мог переварить. А совсем скидывать цены на него Иван Васильевич пока не хотел. Не время. А так, засолив и заморозив, маргарин довозили и до Литвы, и до Ливонии, и до Казани.

А вот персидский воск и костяной фарфор уходили почти полностью на экспорт в страны Западной Европы. Прежде всего в Испанию, где уже началась революция цен, и прибыли были просто баснословные.

Другим ключевым экспортным товаром государя стали так называемые солнечные лампы.

Ничего сложного в них не было.

Обычный медный лист осаживался по деревянной форме до параболического профиля. Потом полировался изнутри до зеркального блеска и покрывался золотой амальгамой. Получалось очень неплохое металлическое зеркало, в фокусе которого выводилась форсунка ацетиленовой горелки [103]самого примитивного вида. Вроде светильника горняков из XIX века. Только емкости под карбид и воду ставились внушительные, дабы обеспечить продолжительную работу. Ну а далее вся эта радость упаковывалась в красивый чеканный, посеребренный медный кожух.

Что на выходе?

Вариант прожектора Кулибина, прекрасно подходящий для яркого освещения больших залов. Из-за чего в Испании и Франции эти игрушки вызвали буквально фурор, уходя поистине по заоблачной цене. В среднем удавалось выручить по пятнадцать-двадцать тысяч флоринов [104]за каждую солнечную лампу. И это не считая взяток за право купить вне очереди. А ведь еще и астральная соль, то есть карбид, денег стоила, и немалых.

Вот так государь и «выживал». С одного только маргарина, персидского воска, солнечных ламп, астральной соли и костяного фарфора за 1546 год чистой прибыли пришло два миллиона рублей серебром. Два миллиона! Плюс от северной торговли в казну пошлинами и сборами прилипло около двухсот пятидесяти тысяч. Много это или мало? Чудовищно! Просто потому, что в 1530 году, на момент рождения государя, годовой бюджет Великого княжества Московского насчитывал от силы шестьсот тысяч. А тут два миллиона только с личной торговли!

В этот самый момент, когда Иван Васильевич думал о деньгах с блаженным выражением лица в стиле Скруджа МакДака, скрипнула дверь и в кабинет зашла Елизавета.

– Ты уже знаешь?

– Да.

– Поздравишь? – с легкой ехидцей поинтересовалась невеста.

– Вообще-то я хотел выразить соболезнования. Все-таки это был твой отец…

– Который отрубил моей матери голову, просто потому, что захотел взять в жены другую, – холодно произнесла Елизавета, а глаза ее сверкнули.

Иван Васильевич встал, подошел и как можно нежнее обнял девушку, прижимая к себе.

– Знаешь, как он умер?

– Как свинья!

– В юные годы люди всегда так категоричны…

– Тоже мне старик… – фыркнула Елизавета.

Вместо ответа Иван нежно и осторожно поцеловал ее в шею. Потом еще. Еще. Запах ее тела встретил живой отклик у гормонов, вызвав соответствующую реакцию. Не бесподобный букет из пота и прочих продуктов жизнедеятельности, а аромат чистого женского тела. Чуть прикусил ей мочку уха. А потом они целовались и обнимались. Долго, мучительно долго. И ему потребовалось приложить огромные усилия, чтобы не пойти дальше.

– Почему? – чуть закусив губу, спросила Лиза. – Я же вижу, что ты жаждешь…

– Потому что ты еще молода. Твое тело еще растет, развивается. И если мы зачнем дитя, то оно станет забирать у тебя всякие живительные соки. И либо ребенок родится больным, либо ты пострадаешь, зубы там выпадут, волосы, зрение пропадет или еще какая гадость случится. А так дело не пойдет. Жертвовать твоим здоровьем ради поспешного рождения наследника глупо.

Елизавета внимательно посмотрела в глаза Ивану, пытаясь найти там лукавство.

– Чего ты смотришь? Я прекрасно понимаю, что жена – это нечто большее, нежели просто женщина для удовольствия и рождения потомства. Она есть соратник и сподвижник, который прикрывает спину мужа как телесно, так и духовно. Только сообща, объединившись, мужчина и женщина могут раскрыться и добиться настоящих высот. Что? Я говорю что-то не то? Или, может быть, ты хотела бы видеть во мне своего отца, который держал женщин за не вполне разумных самок человека, пригодных только для спаривания?

– Нет! – воскликнула Елизавета, побледнев от злости и задрожав.

– Я люблю тебя, – мягко улыбнувшись, произнес Иван и обнял ее, крепко прижимая к себе. После чего продолжил уже шептать на ухо: – Потому и сдерживаю свою страсть, дабы не навредить тебе. Я хочу, чтобы ты была жива, здорова и счастлива рядом со мной.