Александр Михайловский - Творец государей [СИ]

Четыреста двадцать пятый день в мире Содома. Поздний вечер. Заброшенный город в Высоком Лесу.

Петр Алексеевич Романов, он же император всероссийский Петр II 14-ти лет от роду.

Сознание мальчика-императора выплывало из серой мути беспамятства на поверхность медленно, короткими рывками. Сначала виделись картинки, на которых его лепший друг Иван Долгоруков – фаворит и куртизан – голый висел на дыбе, а две полуголые девицы с острыми ушами охаживали его по спине и ребрам длинными кнутами. Горел жаркий огонь в очаге, калились докрасна в углях различные инструменты палаческого ремесла, бритые и коротко стриженые писцы старательно записывали сказки с речей пытаемого. Насколько можно было понять вопросы, которые Ваньке по-немецки задавал плотный и тоже бритый и коротко стриженый мужчина без парика, речь шла о государственной измене и попытке узурпации власти. Его власти.

А ведь он, паскудник, и в самом деле оставил своего умирающего друга-императора на единственную грязную девку-прислужницу, а сам покинул его, скрывшись в неизвестном направлении, а следом за фаворитом и куртизаном разбежались и прочие мамки, няньки, лекаря, слуги и служанки. Одна лишь та девка до самого последнего момента осталась при нем, ухаживая за умирающим. Петру казалось, будто не страшила ее страшная болезнь, почти всегда несущая людям уродство, и очень часто саму смерть. Захотелось открыть глаза и посмотреть, здесь ли еще храбрая девка, но глаза не открывались. Тогда Петр беззвучно заплакал от неожиданной обиды на изменившие ему глаза. А може, т он уже умер и потому из горних высей может наблюдать за тем, как в адских застенках умучивают Ваньку-изменщика?

Петр не успел додумать эту мысль, потому что ему привиделась сестра Ивана и его царева невеста Катька Долгорукова, которая, совершенно голая, раздвинув толстые ляжки, лежала на смятом ложе перед таким же огромным и таким же жарко пылающим очагом. А между ее ног подпрыгивали тощие и поросшие жестким курчавым волосом ягодицы то ли очередного варшавского кавалера, то ли просто мелкого беса – ибо огонь в камине и в том, и в ином случае напоминал именно об адском пламени. Ну и что, что у сего беса нет хвоста. Бывают же и бесхвостые бесы, родившиеся от таких вот противоестественных амуров глупых баб и настоящих матерых чертей. Зря он, наверное, отправил в опалу старого дедова сподвижника Александра Меншикова и отказался жениться на его дочери Марии, которая на самом деле любила его истово и не стала бы путаться ни с варшавскими кавалерами, ни с хвостатыми чертями, сколь бы всего разного они ей не сулили. Беззвучно всплакнув еще раз о своей несчастной судьбе, бедный Петр потихоньку соскользнул в самый настоящий сон без сновидений.

Следующее пробуждение было уже настоящим и состоялось при более прозаических обстоятельствах. Первое, что Петр почувствовал, выплывая из сладкого и воистину целительного сна, было ощущение того, что его обнаженное тело погружено в теплую воду, так что на поверхности остались только рот, нос и глаза. Потом он почувствовал запах мирры и ладана, а так же то, что оно, это тело, и в самом деле куда-то плывет, не ощущая при этом ни тепла, ни холода. Еще он ощущал по всей коже то ли щекотание мелких воздушных пузырьков, то ли покалывание тоненьких иголочек, которое бывает, когда отлежишь руку или ногу; но того зуда, какой обычно вызывают созревшие оспенные пустулы, не было.

Юный император попробовал открыть глаза – и веки, будто налитые свинцом, шевельнулись, приоткрываясь. Первое, что он увидел, был полумрак какого-то подвального помещения, в котором плясали синие, красные, зеленые, желтые и фиолетовые отсветы. Сделав над собой невероятное усилие, юный император полностью открыл глаза и попробовал оглядеться, пока не поднимая головы, ибо шею будто свело судорогой. Первое впечатление было правильным. Он действительно лежал в наполненной водой каменной ванне, которая вместе со многими такими же находилась в полутемном подвальном помещении с высокими сводчатыми потолками.

Чем-то это место напоминало древнеримские купальни на минеральных источниках, предназначенные для императоров и иных знатных лиц, о которых ему рассказывали учителя. Напоминало, но не совсем. В древнем Риме банщиками работали исключительно мужчины, а тут все было наоборот. Прикрытые легчайшими хитонами, в полутьме скользили исключительно фигуры молоденьких девушек. Опустив глаза, Петр увидел, что разноцветные всполохи в воздухе происходят от ярких цветных искр, то тут, то там вспыхивающих в воде. При этом его собственные руки, грудь и живот, насколько он их мог обозреть, едва приподняв голову, были лишены всяких признаков оспенной болезни, и кожа на них была гладкая и здоровая.

«Я все-таки умер, – подумал Петр, – но по какой-то ошибке попал не в христианский, а в магометанский рай. Я слышал, что они (то есть мусульмане) всякое свое дело начинают с омовения, и наверняка сразу, как только закончится это подобие чистилища, мне тысячами придется топтать маленьких, смуглых и узкоглазых гурий. А я не нанимался, мне нравятся девушки высокие, статные и белокожие, с пышной грудью и широкой плотной попой…»

И ведь маленькому коронованному засранцу даже не пришло в голову, что он пока еще не сделал ничего такого, чтобы попасть хоть в какой-то рай; а скорее наоборот, сделал много всякого разного, за что душа его после кончины должна бы немедленно отправиться по каторжному адскому этапу, ибо хоть рай у каждого свой, но ад един для всех.

В этот момент он услышал знакомый голос, который произнес:

– Очнулся батюшка, слава тебе Господи!

И тут же послышался то ли далекий раскат грома, то ли едва слышный перезвон колоколов.

Скосив глаза на голос, юный император увидел давешнюю девку-замарашку. Только сейчас она отнюдь не была похожа на замарашку. Вся просто сияющая чистотой, с переброшенной через плечо толстенной пшеничной косой, в белом и явно недешевом сарафане с короткими рукавчиками и пояском вокруг талии, она была ничуть не похожа на себя бывшую.

Петр, скрипя непривычным к упражнениям мозгом, пытался вспомнить, как же звали эту новоявленную гурию со сложенными бантиком розовыми губками и ясным взглядом васильковых глаз. То ли Дашка, то ли Машка, то ли Дунька, то ли Марфушка, то ли Сашка. Точно – Сашка, угораздило же ейного папеньку-мужика дать своей дочери имя, как какой-нибудь боярыне. Но гурия из нее хороша выходит – можно сказать, самый смак.

– Слышь, Сашка, – едва слышно прошептал юный император, – ты что, тоже померла от этой оспы, или тебя Ванька Долгоруков придушил, чтобы не болтала кому ни попадя про царскую смерть, и тебя со мной заодно забрали в магометанский рай?