Александр Михайловский - Творец государей [СИ]

В ходе этого разговора я подумал, что после того, как мы окончательно утвердим старого-нового императора на его троне, было бы неплохо организовать Петру Алексеевичу путешествие в мир Славян, в тамошний Константинополь, в котором правит император Кирилл Первый (тот еще прохвост) и добрейшая императрица Аграфена Великая. Есть ему там чему поучиться, особенно у таких талантливых людей как Нарзес и Велизарий, которые после смерти Юстиниана, обогащенные новыми знаниями и свежими впечатлениями, вернулись на службу своей родине Византии. Да я, собственно, на них и не в обиде, ведь укрепление власти наших ставленников Кирилла и Аграфены – занятие тоже немаловажное, тем более что в чужом для себя мире ни Нарзес, ни Велизарий не будут и вполовину так хороши, как на службе родной для них Империи. Вот пусть Петр и поучится у настоящих специалистов тому, как надо делать дела, тем более что совершать такие путешествия с целью повидать иные края и научиться чему-нибудь новому Петр Алексеевич любит.

Вот пусть едет и учится, тем более задачи перед обеими империями стоят схожие – восстановление истощенной экономики и хозяйственной жизни после сверхнапряжения предыдущего царствования. В Византии сейчас императрица Аграфена при помощи Нарзеса и иных умных людей пытается исправить перекосы политики Юстиниана, ради своих завоевательных и строительных проектов совершенно истощившего класс налогоплательщиков. Тем временем перед Российской империей, после периода Петровской Модернизации и тяжелейшей Северной Войны, исчерпавших экономические возможности государства, тоже стоят схожие задачи по восстановлению платежеспособности истощенного поборами крестьянства и развития промышленности, чтобы, насытив рынок, сократить импорт товаров и увеличить экспорт. Но, впрочем, как раз это-то и разъяснит Петру умнейший Нарзес.

Но это будет потом, а сейчас нам необходимо организовать встречи старого/нового Петра с господами Ушаковым, Ягужинским и Нартовым, чтобы его трон перестал висеть в воздухе, утвердившись на плечах самых верных его соратников.

Четыреста тридцать третий день в мире Содома. Утро. Заброшенный город в Высоком Лесу, Площадь у Фонтана.

Сидел себе Павел Иванович в темнице, сидел и в ус не дул. Бросили его туда Верховники еще девять дней назад, 16-го генваря, по наущению Остермана, ворога лютого и подлого, но с тех пор не было ни пыток, ни допросов. Видимо, не пришли к согласию, в чем его обвинить, или опасались его близкого (но не постельного) знакомства с вдовствующей курляндской герцогиней Анной Иоанновной, которую сами же решили звать на трон. Фактически, пока он сидел в темнице, мимо него прошло все самое интересное: исчезновение со смертного одра юного императора, появление на Москве никому доселе не известного Артанского князя Серегина. Не знал Ягужинский и о том погроме, который означенный Серегин устроил среди Верховников, и что в результате всех событий тестюшка Павла Ивановича, канцлер Головкин помре, его враг трусливый Остерман сидит тихо, как мышка под веником, президент военной коллегии Михайло Голицын застрелился (причем труп обнаружили аж в Питербурхе, в домике цесаревны Елисавет Петровны), а о семействе Долгоруковых ни слуху, ни духу.

Одним словом, когда в его узилище раздался лязг и скрежет и тюремщики начали летать как клочки по закоулочкам (били их сильно, но аккуратно, бо государевы люди, которым еще службу исполнять потребуется), Павел Иванович сначала ничего не понял. Просто зашли в его «келью» две саженного роста гренадер-девицы в кафтанах семеновского лейб-гвардии полка, взяли под белы руки и, не дав молвить даже слова, повлекли за собой в тридевятое царство, тридесятое государство.

Очнулся господин Ягужинский только тогда, когда на площади у фонтана под палящим знойным солнцем, в окружении теперь уже своих Верных, перед ним предстал единый в двух лицах государь-император Петр Алексеевич Романов. Генерал-прокурор правительствующего Сената такие вещи примечал моментально. Тело – от внука, худощавого подростка четырнадцати лет от роду, без всяких признаков оспенной болезни, все остальное – тяжелый взгляд, жесты, трость черного дерева на отлете, сардоническая усмешка на губах и немного истеричный смех, которым тот зашелся при виде недоумения своего старого соратника – были от его деда, императора Петра Великого.

– Али не ты сам, Пашка Ягужинский, звал меня с того света? – отсмеявшись, вопросил император. – Не ты ли взывал к моему гробу, стенал, что созданная мною империя без меня погибнет, требовал справедливости и защиты? Вот он я, пришел, как ты звал, прими теперь меня таким, каким я есть, и служи так же верно, как служил мне прежде. Да что ты молчишь? Неужто же ты меня не признал?

Павел Ягужинский тряхнул головой, будто отгоняя наваждение, но оно никуда не уходило; как ты не крути – перед ним стоит покойный император Петр Великий, наряженный в тело своего никчемного внука, которое ему тесно и узко. Но, видно, тело – не кафтан, сразу растянуть не получится, и именно поэтому император непроизвольно переминается на месте, поводя плечами.

– А то как же, государь, – ответил Ягужинский, – признал, да еще как признал. Скажу тебе сразу честно, что чудо это чудное и диво дивное. Не приложу ума, как же это так получилось?

Петр хмыкнул и произнес:

– Токмо по воле Господа Нашего и по заступничеству одного святого человека, попросившего за меня, я снова с вами. Внук мой оказался полным никчемой, а герцогиню Курляндскую, которую прочили на престол мои бывшие соратнички, Всевышний императрицей России на это раз видеть не пожелал. Вот и вернул Господь меня к вам, чтобы и дальше твердой рукой повел я Государство Российское к величию и процветанию.

Пропустив мимо уха ключевое слово «на этот раз», непроизвольно вырвавшееся у Петра, Ягужинский тяжело вздохнул.

– Но, может, оно и к лучшему, – произнес он, – а то тут без тебя, мин херц Питер, дела совсем наперекосяк пошли. Как Ляксандра Данилыча устранили, так больше никто ни о чем работать не хочет, все только набивают мошну. А внук твой малолетний, Петр, в это время лишь девок портил да Долгоруковских собак кормил. Слыхал уже, наверное, что друган его лепший Ванька Долгоруков, который за него свою сестрицу Катьку хотел выдать, на случай смерти твово внука-императора от оспы составил поддельное завещание, по которому хотел подсадить енту Катьку на расейский трон…

– Слыхал, – важно кивнул старый-новый император, – да только им же с того хуже стало. Никто бы его сестрицу на троне не принял, и кончили бы Долгоруковы все как один на плахе. Узурпация трона – это вам не шутки.

– Так ты же сам, Питер, принял такой закон, по которому действующий монарх может оставить после себя трон кому угодно, хоть первому встречному прохожему человеку, – удивился Ягужинский, – так какая же в том получается узурпация?