Сергей Нуртазин - Батальон прорыва

– Огонь по окнам! Сурен, фаустпатрон!

Следом за ним команду продублировал новый командир отделения Владимир Милованцев. Но штурмовики и без команды открыли ответный огонь из автоматов. Многоголосо зазвенели разбитые стекла особняка. Сурен Карапетян прицелился, выстрелил из фаустпатрона. Граната влетела в окно на втором этаже, из которого секундой назад стреляли из винтовки. Взрыв вынес раму, из оконных проемов вырвались клубы пыли и дыма. Одновременно со взрывом в доме звуки взрывов послышались и со стороны баррикад. Одна из штурмовых групп батальона приступила к захвату площади городка. Теперь можно было сосредоточить больше внимания на злосчастном доме. Милованцев крикнул:

– Прекратить огонь! Скоморохов, Голота, Карапетян за мной! Остальные прикрывают!

Через минуту бойцы штурмового батальона были под окнами особняка. Сурен Карапетян и Скоморохов подсадили в окно более легких Голоту и Милованцева, затем Милованцев, пока Голота его прикрывал, помог взобраться Скоморохову. Как только бойцы скрылись в окне, Карапетян побежал к дверям.

Сопротивления на первом этаже дома штурмовики не встретили. Не было его и на втором. Голота первым забежал в комнату, откуда стреляли из винтовки и фаустпатрона. В просторной полуразрушенной комнате Арсений обнаружил двоих. У окна, в луже крови, присыпанный кирпичной пылью, лежал пожилой мужчина в черной шляпе и сером пальто. Арсений заметил на левом рукаве повязку фольксштурма. В этой же руке убитый держал охотничью винтовку. Это был стрелок, убивший двоих бойцов. Рядом, в глубине комнаты, прислонившись спиной к стене, сидела молодая рыжеволосая симпатичная женщина лет тридцати, в армейских, мшистого цвета галифе и камуфлированной с капюшоном куртке. Окровавленное кепи военного образца она прижимала к правому боку. Женщина была ранена. Бледное лицо, прикушенная губа и тяжелое прерывистое дыхание говорили о том, что её терзает нестерпимая боль. О ранении говорил и кровавый след, который вёл от окна к стене. На левом рукаве девушки тоже была повязка фольксштурма, рядом валялся ствол фаустпатрона с надписью красными буквами на немецком языке «Осторожно, огненная струя». Голота посмотрел на женщину безжалостным взглядом, процедил сквозь зубы:

– Сука!

Когда в комнату забежали Милованцев и Андрей Скоморохов, он нажал спусковой крючок. Автоматная очередь прошила тело девушки, оно дернулось, обмякло, рыжеволосая голова упала на грудь. Милованцев гневно блеснул глазами в сторону Голоты, возмущенно крикнул:

– Кто позволил?! Зачем! Это же раненая женщина!

Голота побледнел, пошел на Милованцева.

– Ты на кого пену гонишь, командир хренов?! Интеллигент ты наш сердобольный, бабу пожалел, а ребят, которые заживо по её милости в танке сгорели, тебе не жалко?! Эти стервы своим мужьям победы желали, когда они наших убивали, грабили, насиловали, а сейчас в нас стреляют! А эта тварь знала, как стрелять. Стояла напротив коридора, чтобы седалище себе не подпалить выхлопной струей!

Скоморохов встал между ними.

– Будет вам. Надо другие комнаты проверить и подвал. Может, здесь еще какая-нибудь сволочь затаилась.

Милованцев и Голота бывшего командира отделения послушались. Выходя из комнаты, Андрей снова бросил взгляд на убитую немку. Ему вдруг представились руины дома старика Михаэля Шмуклера и торчащая из них холодная рука его девушки Вари…

Скоморохов забежал в соседнюю комнату. На кровати лежал юноша в черной форме патрульной службы «Гитлерюгенда» с перевязанной головой. Он был мертв. Андрей подошел к письменному столу, смахнул с него бронзовый бюстик Адольфа Гитлера. Фюрер с грохотом ударился головой об деревянный пол. Скоморохов остановил взгляд на стене. Его внимание привлекли несколько фотографий в деревянных рамках. С одной из них, на фоне Эйфелевой башни в Париже ему белозубо улыбался немецкий пехотный офицер. Он же глядел на него и с другой фотографии. Только теперь у него за спиной был православный храм. Рядом висела фотография молодого рослого лейтенанта Люфтваффе рядом с самолетом «мессершмитт». Еще на одной фотографии Андрей увидел счастливое немецкое бюргерское семейство: отец, мать, две девушки, рыжая и русоволосая в модных шляпках. В рыжеволосой Андрей узнал женщину-фаустника. Рядом с девушками стояли два офицера и светловолосый юноша в шортах, форменной рубашке с повязкой на рукаве и галстуке. В углу фотографии надпись на немецком языке: «Дрезден. 10 мая 1941 года». Взгляд Скоморохова упал на раскрытую тетрадь на столе. Похоже, что это был дневник. Последняя запись в нем датировалась сегодняшним числом. Было указано и время. Скоморохов посмотрел на настенные часы. Получалось, что последние строки в дневнике были написаны пятнадцать минут назад. Любопытство бывшего пограничника НКВД взяло верх. Андрей быстро пробежался глазами по строчкам. Они гласили:

«Я, Мартин Фридрих Шульц, член Национал-социалистической немецкой рабочей партии с 1933 года, пишу свои последние слова, так как готовлюсь отдать жизнь за Великую Германию. Её враги отняли у меня всю семью. Мой старший сын, гауптман Зигфрид Шульц, погиб в Сталинграде в сорок втором году, средний сын Готфрид, лейтенант Люфтваффе, был сбит в небе над Киевом в сорок третьем. В сорок четвертом году во время бомбардировок Берлина самолетами американцев погибли моя жена и дочь. Сегодня русские варвары пришли к нам. В бою был смертельно ранен мой последний сын Вернер. Он умер десять минут назад. Нас осталось двое – я и Эльза, жена старшего сына Зигфрида. Она, как настоящая арийка, тоже хочет отомстить русским за мужа. Эльза оделась в мужскую одежду, так как женщин пока еще в «Фольксштурм» не принимают, и вышла с нами на позиции. Ранение Вернера заставило нас вернуться домой, но нам не удалось его спасти. Бедный мой мальчик! Мы отомстим за тебя! Правильно писал мой сын Зигфрид с Восточного фронта о том, что русское население заслуживает только полного уничтожения. Жаль, что этого не случилось, и вот теперь русские солдаты приближаются к нашему дому, но они еще не знают, что здесь их поджидает смерть.

Да здравствует наш фюрер Адольф Гитлер! Да здравствует Великая Германия!»

Похоже, что автором письменной исповеди был пожилой немец в пальто, тот самый стрелок, тело которого сейчас лежало в соседней комнате. Скоморохов закрыл тетрадь.

«Фанатик, он искренно верил в непогрешимость идей Гитлера, наверное, тоже по-своему любил свою страну и готов был отдать за неё жизнь, как многие тысячи наших людей без раздумий отдавали жизни за свою родину».

В комнату вошел Голота, в его руках Андрей увидел массивный инкрустированный эмалью портсигар, изящные женские часики и два золотых колечка и цепочку с кулоном.