Сергей Нуртазин - Батальон прорыва

– Вот, экспроприировал у гадов. Портсигар бате подарю, часы мамаше, а цацки сестрам.

Скоморохов неодобрительно покачал головой.

– Зря ты, Сеня, это взял.

– Еще один правдолюбец жалостливый выискался. Эти падлы фашистские у меня в долгу, они наш дом в Одессе вдребезги разнесли, ничего не осталось, а ты: зря. Если не мы, то тыловики заграбастают. Добро это, как я понимаю, теперь брошенное. – Голота сунул добычу в карман галифе. С первого этажа раздался голос Владимира Милованцева:

– Скоморохов! Голота! Сюда!

Андрей и Арсений сбежали вниз, Милованцев скомандовал:

– За мной!

Они бегом вернулись к изуродованному взрывом танку, где оставались остальные бойцы штурмовой группы. Когда отделение добралось до баррикад, там уже было всё кончено. На площади стояли краснозвездные танки и самоходки, на кирхе развевался красный флаг, по улице вели фольксштурмовцев, тех, кто не был убит и не успел бежать из городка. В основном это были юноши и мужчины пожилого возраста. Великая Германия расходовала свой последний людской резерв.

Наступление на этом участке великой битвы, протянувшейся на многие тысячи километров, приостановилось из-за тактических соображений. Части Красной армии в упорных боях освободили Польшу, вошли на территорию Германии, вышли к реке Одер и, форсировав её, захватили плацдармы у Франкфурта и Кюстрина. Но успех достался нелегко. Потери в личном составе, усталость солдат, измотанных непрерывными боями, отставание тыловых частей снабжения армий, оттепель начала февраля, превратившая дороги в непролазное грязевое месиво, а реку Одер в водную преграду, явились частью причин приостановки наступления. Теперь подразделения Красной армии приводили себя в порядок, подтягивали отставших, пополнялись резервами, техникой, набирали силу для последнего, смертельного удара по врагу. Приводил себя в порядок и отдельный штурмовой стрелковый батальон. Штурмовики достигли немецкой деревеньки на берегу Одера, где и были остановлены по приказу командования. Отделение, которым теперь командовал Владимир Милованцев, расположилось в доме, где проживали пожилая мать-немка и семнадцатилетняя дочь. Большинство жителей поспешили покинуть деревню, опасаясь зверств солдат Красной армии и мести поляков. Этому немало способствовала пропаганда Третьего рейха. В деревне штурмовикам попались на глаза несколько плакатов, на которых были изображены звероподобные красноармейцы. Нашли и листовки, в которых описывались насилия, которые они применяют к немцам на захваченных территориях, не щадя женщин, детей и стариков. Повлияла пропаганда и на хозяев дома. Из деревни они не уехали, но из осторожности хозяйка спрятала дочь в подвале, пока её при осмотре дома, в котором штурмовикам предстояло встать на постой, случайно не обнаружил Скоморохов. Девушка сидела в подвале не одна. Когда Андрей спустился по ступенькам, то услышал злобное рычание. Он направил луч фонаря в ту сторону, откуда оно доносилось. Свет упал на русоволосую девушку с перепуганным настороженным лицом, у ног которой сидела немецкая овчарка. Девушка держала её за поводок, но было видно, что пёс не шевельнётся, пока не услышит команду.

«Хорошая дрессировка», – подумал Андрей. Он, как бывший пограничник, знал, на что способна хорошо обученная собака, а потому заговорил спокойным голосом, на немецком языке:

– Фройляйн, успокойтесь, я не сделаю вам ничего плохого. Я зашел, чтобы проверить, нет ли в вашем доме вооруженных людей. А теперь возьмите собаку и спокойно выходите из подвала. Вам не стоит здесь находиться. Идите к своей матери, никто вас не обидит. Я вам обещаю.

Скоморохов, пятясь задом, поднялся по лестнице. Девушка сержанту поверила. Когда она, дрожащая от холода и страха, вышла из подвала вместе с овчаркой, к Андрею кинулась хозяйка дома. Она со слезами просила пощадить дочку и рассказала, что её отец высказывался против войны и правящей власти, за что был посажен в тюрьму, где находился по сию пору. Она успокоилась лишь тогда, когда Андрей пообещал, что гарантирует ей и её дочери безопасность, пока он и его товарищи находятся в их доме.

Дом был скромных размеров, а поэтому большинство бойцов отделения разместились на первом этаже, в столовой и мастерской, где хозяин до того, как отправился в застенки гестапо, занимался изготовлением курительных трубок. Милованцев, Скоморохов и Голота расположились на временное проживание на втором этаже, в уютном зале с диваном, небольшим столиком, двумя стульями и креслом-качалкой. Украшением зала служило старинное пианино. У Милованцева при виде инструмента загорелись глаза. Когда ватник, шапка, автомат и вещмешок ленинградца оказались на диване, он пододвинул один из стульев к пианино, сел на стул, открыл крышку. Его длинные тонкие пальцы коснулись клавиш и звуки «Венского вальса» Иоганна Штрауса заполнили дом. Музыка завораживала. Скоморохов и Голота так и остались стоять посереди зала одетые, с вещмешками за плечами и оружием в руках. Очарованные игрой, они не заметили, как в зал забежала немецкая овчарка. Собака села рядом с Милованцевым и стала внимательно на него смотреть. Владимир заметил собаку, прекратил играть. Голота усмехнулся:

– Похоже, псине тоже твоя музыка понравилась.

Милованцев настороженно, с неприязнью посмотрел на собаку.

– Ей, может, и нравится, только мне не очень. Мне после плена до сих пор эти овчарки снятся. Как вспомню их пасти оскаленные… Меня ими два раза травили, ноги и руки после их зубов в шрамах. На всю жизнь память осталась. Убрали бы вы её, ребята.

Прогонять пса не пришлось, он будто понял, о чем говорили штурмовики, обиженно посмотрел на Милованцева и выбежал из комнаты. Владимир продолжил играть. В дверях появилась дочь хозяйки дома. Она вошла в комнату с подносом в руках. Когда прозвучали последние аккорды вальса, девушка подала голос:

– Битте. Брецель.

Штурмовики обернулись. На подносе стояли три чашечки суррогатного эрзац-кофе, рядом с ними лежало несколько штук ржаного, похожего на галеты печенья и стеклянная вазочка с вишневым вареньем. Несмотря на карточную систему и тяжелое положение с продуктами на территории Германии, хозяйка, в ущерб собственным припасам, решила ублажить русских солдат в надежде на их ответное доброе отношение. Но Милованцева и Голоту больше заинтересовала сама девушка. Стройная фигура, густые русые волосы, серые выразительные глаза невольно притягивали внимание. Арсений не удержался от комплимента:

– Вы поглядите, какая цыпа, шоб она мине во сне снилась!

Девушка подошла к столу поставила поднос. Скоморохов поблагодарил по-немецки:

– Данке шон.