Сергей Нуртазин - Батальон прорыва

Девушка собралась уходить, но Милованцев попросил Скоморохова её остановить.

– Андрей, спроси, как её зовут и чьё это пианино.

Скоморохов задал вопрос. Девушка ответила, что её зовут Марта и это её пианино. Она вновь попыталась уйти, но Милованцев явно этого не хотел и попросил через Скоморохова что-нибудь сыграть. Девушка не отказалась, и в доме вновь зазвучал вальс Штрауса, только теперь это был вальс «Сказки Венского леса». И вновь музыка оплела всех своими невидимыми сетями, увлекла за собой, в далекую мирную, довоенную жизнь…

Звуки вальса затихли, девушка встала, добродушно посмотрела на Милованцева, мило улыбнулась и вышла из комнаты. Голота проводил девушку нагловатым взглядом, напевая слова известной песни:

Милованцев покраснел, улыбка девушки ввела его в смущение. Внимание девушки к Милованцеву задело Голоту, после последней ссоры между ними росла неприязнь, и это очень не нравилось Скоморохову. Одессит не замедлил подначить нового командира отделения:

– Ишь, раскраснелся, как рак в кипятке. Ты бы еще этой фрицевской стерве ручку поцеловал.

Милованцев вскочил со стула, гневно глянул на Голоту.

– Не смей! Если надо, и поцелую. Такая игра на инструменте того стоит. – он снова сел к пианино, пробежался пальцами по клавишам.

Скоморохов снял шапку, ватник, сел на диван, устало произнес:

– Хватит вам лаяться, потерпите до марта, когда нас, по окончании срока, раскидают в разные части. И не забывайте, что нам вместе в бой идти. И еще: девку не трогайте! Володя правильно говорит: мы Красная армия и должны вести себя достойно, не уподобляться фашистам. Надо думать о том, что о нас после напишут, каким словом вспомнят.

Голота достал из вещмешка бутылку шнапса, глотнул из горлышка, заел ржаным печением и лишь потом ответил:

– А ты меня не учи, что делать, я ученый. Фрицы наших девок трогали, а нам, получается, нельзя? Опять же, у тебя, Скоморохов, полька была, и мне немку охота.

Андрей промолчал, ведь доля правды в словах Арсения всё же была. Скоморохову отчего-то вновь вспомнилась Варя. Воспоминания о ней сменила картина изнасилованной в партизанском стане приспешниками фашистов девушки Дануты. И всё же…

Милованцев, чтобы не слышать слов Голоты, заиграл громче. Арсений снова отпил из бутылки, подошел к Милованцеву, примирительно сказал:

– Что ты всё тренькаешь, лучше вот эту изобрази. – переминаясь с ноги на ногу и поводя плечами, запел:

Ночью штурмовиков разбудил протяжный вой собаки в доме. Хозяйка и её дочь пытались успокоить овчарку, но вой не прекращался. Спустя некоторое время Скоморохов услышал, как хлопнула входная дверь, он понял, что хозяева выпустили пса на улицу. Теперь собака выла под окнами комнаты, где расположились штурмовики. Затем случилось то, чего никто не ожидал. Голота выругался, встал с кресла-качалки, на котором спал, открыл окно и выстрелил из автомата. Вой сменился жалобным визгом, который вскоре затих. Скоморохов, Милованцев и Марта выбежали на улицу, но овчарка была мертва.

Выстрел разбудил не только обитателей дома, но и командира роты Рукавицына. Голоте удалось избежать серьезного наказания. Одессит объяснил свое поведение так:

– Увидел, что кто-то подбирается к дому, открыл окно, спросил, кто идет? Когда мне не ответили, я выстрелил.

Скоморохову и Милованцеву, чтобы не подводить товарища, пришлось подтвердить его слова. На упреки Милованцева он ответил:

– Эта псина своим воем беду нам могла накликать. Ты же сам говорил, шо собак не любишь. Так шо тебе из-под меня надо!

После этого случая отношения между Голотой и Милованцевым испортились еще больше. Не стали они лучше и с хозяевами дома. Да и с чего? Скоморохов видел, что Марта весь следующий день ходила с заплаканными глазами и старалась не выходить из своей комнаты.

Время шло, а наступление на Берлин всё не начиналось. Впрочем, и боевые действия не прекращались. Немцы предпринимали безуспешные попытки скинуть с плацдармов в Одер части Красной армии, а в тылу еще оставались очаги сопротивления немцев. 23 февраля пришло сообщение, что пала превращенная немцами в крепость Познань. На следующее утро Голота принес ещё одну новость. Он вошёл в комнату, где сидели за столом Скоморохов и Милованцев, в возбужденном состоянии и с порога принялся излагать суть причины, которая вывела его из равновесия:

– Слушайте сюда! Я сейчас ходил отправлять посылок родителям, и, шо вы себе думаете, я услышал? – не дожидаясь ответа, он продолжил: – А услышал я то, шо несколько человек из других рот будут досрочно выведены из состава батальона за проявленную в бою исключительную доблесть. Спрашивается вопрос. Это как изволите понимать, господа хорошие? Они, значит, герои, а мы, выходит, дерьмо собачье?! Как вам это нравится? Чего молчите?! Разве мы мало фрицев положили и в плен взяли, а сколько трофеев?! Это шо, справедливо?

Андрей встал из-за стола.

– А так, Сеня, и понимай. Во-первых, воюем мы не только за то, чтобы поскорее офицерские погоны получить. Во-вторых, вполне могла случиться какая-нибудь путаница в документах или представление затерялось. В-третьих, кому сейчас прикажешь о нас хлопотать? Первый командир роты старший лейтенант Коробков убит, второй, Рукавицын, ранен и вернется в батальон или нет, неизвестно.

Голота не утерпел:

– И в-четвертых, можете, уважаемый Арсений Семёнович, утереться и не пускать слюну до самого пола. – Голота подошел к дивану, вытащил из-под него бутылку шнапса, откупорил, сел в кресло-качалку, сделал глоток.

Скоморохов неодобрительно посмотрел на товарища.

– Прекращал бы ты это дело, уже который день к бутылке прикладываешься. Смотри, так и до неприятностей недалеко.

Голота оскаблился, достал из кармана папиросы, закурил. Выпустив изо рта кольцо дыма, ответил:

– Ой, только не надо делать мне беременную голову. Шоб ты знал, этот чудодейственный нектар лечит мне нервы, а они у меня уж очень стали чувствительные.

В комнату вошел Карапетян:

– Андрей, Володя. Вас комбат вызывает.

Голота встал с кресла-качалки, обиженно произнес:

– Ну вот, похоже Сеня Голота опять лишний.

Ему никто не ответил. Андрей Скоморохов и Милованцев быстро собрались, вышли из комнаты. В глубине души у Скоморохова затеплилась надежда, может, его простили, может, и на их роту есть приказ об отчислении его и его товарищей из батальона и восстановлении в прежних званиях за доблесть.