Александр Харников - Севастопольский вальс

Среди ночи меня разбудил страшный взрыв. Я выбежал на палубу и увидел, как над главной базой лягушатников встает зарево чуть ли не до самых небес. Слышны были орудийные выстрелы и взрывы – похоже, что жертвою ночного нападения русских (а кто еще мог на них напасть?) то и дело становится очередной корабль. Я возблагодарил Господа за то, что мы не там, в ловушке, а здесь.

Конечно, мне очень хотелось поднять якорь и побыстрее уйти подальше от этой бухты. Но мне надо было донести до моего командования как можно более полную картину того, что произошло с «наполеончиками» в эту роковую для них ночь. С боцманом Джоном Эвансом – одним из тех, кого я взял с собой с «Тигра», и с тем самым юнгой, Джеффри Чиверсом, мы высадились на берег Круглой бухты и направились пешком к холмику, примеченному мной еще вчера вечером. С него, как я прикинул, можно будет хорошенько рассмотреть все происходящее.

То, что мы увидели, поразило меня до глубины души. У выхода из бухты стояли корабли, методично стрелявшие в сторону жалких остатков французской эскадры. В сполохах огня я сумел разглядеть Андреевский флаг на мачте одного из них.

«Да, – подумал я, – он почти такой же, как у нас в Шотландии – на родине моего отца, вот только цвета наоборот – наш-то синий с белым крестом». А в бухте догорали французские корабли. То, что происходило на земле, было видно не так хорошо, но и там уже стихала стрельба. Похоже, про подданных недоимператора можно сказать лишь одно: la commedia e finita… [18] «Комедия закончилась» – последние слова оперы Леонкавалло «Паяцы».

Ну что ж, ждать послания не было смысла. Как только рассветет, возможно, что некоторые из этих пароходов вернутся в свой Севастополь, и если они по дороге увидят нас, то улизнуть из бухты возможности не будет. И я приказал немедленно поднять паруса и держать курс на Евпаторию…

– Стюарт, вы прямо альбатрос какой-то. Сначала докладываете про Балаклаву, теперь про этих французских кретинов, – недовольно заворчал адмирал Джеймс Уитли Динс Дандас, когда я сообщил ему о том, чему был свидетелем.

– Прошу прощения, сэр, – сказал я, потупив взор.

– Так вы думаете, что именно русские так строго наказали этих лягушатников? – поинтересовался адмирал. – Вы не можете сказать, каким образом?

– Скорее всего, сэр, все случилось точно так же, как и в Балаклаве. У них есть какое-то особое оружие. Может, эта та самая треклятая балтийская эскадра натворила?

– Возможно. Лейтенант, вы свободны. Начиная с пяти часов вечера будьте готовы в любой момент выйти в море.

Мы только успели, загрузив воду и провизию, отойти от берега, как в лагере на берегу началось шевеление. Вскоре корабли начали один за другим подходить к берегу, от которого то и дело отходили баркасы, заполненные людьми. А мы так и стояли, ожидая команды.

Ближе к закату я наконец-то решился и отправился на корабль Ее Величества «Британия», флагман адмирала Уитли на Черном море. Но не успела моя шлюпка причалить к кораблю, как оттуда послышался окрик:

– Кто такой?

– Лейтенант Стюарт, корабль Ее Величества «Дриада». Прибыл за приказаниями. Разрешите швартоваться?

Незнакомый лейтенант, к моему удивлению, покачал головой.

– Не до вас сейчас. Вам сообщат.

– Ради всего святого, скажите – что хоть происходит?

– Было принято решение об эвакуации наших сил из Евпатории, – ответил лейтенант.

– А нам-то что делать?

– Сказано же, что вам сообщат.

Всю ночь мы так и стояли. С суши тем временем послышались одиночные выстрелы. «Неужели русские?» – подумал я. Лишь на следующий день, ближе к полудню, к нам прибыла шлюпка, из которой выбрался мой старый сослуживец, лейтенант Смит – тот самый, который «любил» молодых юнг. Он хмуро взглянул на меня и сразу перешел к делу.

– Лейтенант, передадите этот пакет капитану Лорингу на корабль Ее Величества «Фьюриос». На словах добавите, чтобы он снимал блокаду Днепровского лимана и возвращался в Варну.

– В Варну?

– Именно. И вам предписывается следовать туда же.

Лейтенант Смит на прощание бросил на меня враждебный взгляд и вернулся в свою шлюпку.

Не успели мы сняться с якоря, как к нам подошла небольшая шлюпка, в которой сидели четверо окровавленных солдат в красных мундирах.

– Сэр, не возьмете ли вы нас?

– А что случилось?

– Нас должны были эвакуировать в час дня, но вместо этого погрузка закончилась. А потом на нашу часть напали французы – их вообще никого не взяли. Нам удалось уйти, а что с остальными, мы не знаем.

– Ладно, найдем для вас местечко, – махнул я рукой. – Но мы сейчас уходим. Боевое задание.

А сам подумал, что очень даже вовремя.

Пополудни мы, наконец, оказались недалеко от нашей цели – у Тендровской косы к югу от Кинбурна. Вдруг с севера показались корабли с Андреевскими флагами. Хорошо хоть ветер восточный, подумал я и приказал идти на юго-запад. Авось оторвемся.

Но совершенно неожиданно откуда-то сбоку выскочил незнакомого вида катер, который прямо-таки летел над водой. Вскоре мы услышали звук выстрела, а перед носом «Дриады» поднялся столб воды. Посмотрев на неприятеля – мне в глаза бросился номер «748» на его борту и Андреевский флаг на мачте, – я приказал спустить наш гордый «Юнион Джек». Нужно знать, когда проигрываешь. Увы…

19 сентября (1 октября) 1854 года. Екатерининский дворец в Царском Селе Капитан Гвардейского флотского экипажа Елена Викторовна Синицына, военврач, кавалер Малого креста ордена Святой Екатерины

Я любовалась Янтарной комнатой, той самой, которая пропала в годы войны и которую до сих пор не могут найти в нашем времени. На мне была парадная белая форма с новенькими погонами капитана гвардии. На левой половине груди, ближе к плечу, красовался красный бант с серебряной каймой и знак ордена Святой Екатерины. На ленте была вышита надпись: «За любовь и Отечество».

Этот знак мне приколола сама императрица Александра Федоровна, являющаяся Орденомейстером ордена. Награждение проводилось келейно, поэтому для него было выбрано небольшое, но, наверное, самое красивое помещение дворца, еле-еле вмещавшего в себя всех гостей, включая великую княгиню Елену Павловну и самого императора. Малый крест ордена Святой Екатерины был самой большой наградой, которую могла получить дворянка не королевских кровей в Российской империи. Я пыталась возразить, что я не из дворян, но царица шепнула мне, что погоны капитана гвардии дают мне потомственное дворянство. А на мой вопрос о взносе в двести пятьдесят рублей, который должна заплатить каждая новая награжденная, она ответила, что, мол, так как я отказалась брать какие-либо деньги за лечение, то эти деньги она уже внесла за меня, а также передала определенную сумму на возглавляемую мною медицинскую кафедру Елагиноостровского университета: «Поверьте мне, Елена Викторовна, это самое малое, что я могла сделать». В голове моей бродила шальная мысль: «Вот сейчас я проснусь, и карета моя превратится в тыкву…»