Михаил Ланцов - Игра за престол

— Проклятье! — прорычал Густав и пошел разбирать баррикаду у двери.

— Ты чего?

— Да ну к черту! Гнилая история! Мы же все слышали! И казаки, и гости эти торговые свою вину признали. Неужели царь не послушает?

— А если не послушает? — нахмурившись, громко спросил Дмитрий. — Или услышит что не то? Ему-то и меня, и англичан на одном эшафоте удобнее всего развесить.

— Если так, то нас все одно перебьют, — буркнул Густав. — Уйдем мы сейчас или нет. Найдут. Из Московии не так и просто выбраться.

— Окольничий! — крикнул Хосе, подумав. — Так еще местных поспрашивай. Тут, считай, вся улица уши грела о нашу перебранку с казаками.

— Поспрашиваю, — кивнул окольничий, мысленно крестясь. Не в том он был положении, чтобы не выполнять царский приказ. Сказано живыми доставить, значит, живыми. Привезет трупы, с ними не закопают, но в опалу попадет совершенно точно. Что он, глухой? Люд московский не простит царю смерти Дмитрия. На вилы поднимет. Да и среди стрельцов за спиной ворчание. Кое-кто, из старослужащих, шепчет чего-то да крестится. Ой неспроста. В такой напряженной обстановке любой промах может обернуться реками крови.

10 октября 1603 года, Москва

Царь Борис сидел нахохлившимся воробьем и напряженно разглядывал треснувшую ножку стола. Рассохлась, видимо.

Ситуация ему нравилась все меньше и меньше.

Только что от него ушел патриарх, доложивший свою часть расследования. В очередной раз подтвердив невиновность Дмитрия и пришедших ему на помощь немцев. Даже более того. Оказалось, что они грудью встали на пути бунта, который пыталась поднять Московская компания англичан.

В самой же столице становилось жарче день ото дня. Народ волновался.

И если простой люд — бог с ним. Перебесится. То волнения стрельцов и немецких рот сильно пугали. Он уже и так потихоньку охрану в Кремле менял на лично верных людей из числа поместного ополчения. Да на жалованье двойное поставил. Но все одно — страшно. Положение стало шатким как никогда.

Дмитрий же, к вящей грусти царя, стремительно превращался в народного героя. От разбойников стрельцов спас? Спас. От бунта Москву огородил? Огородил. Даже казаков, вон, и то пытался на путь истинный наставить. Конечно, никаким он героем не был. И Борис это прекрасно понимал. Но людям хотелось верить во что-то светлое. Дмитрий просто пришелся к месту. Понравился.

— Что делать будем? — настороженно спросила царица. — У меня все готово.

— Что готово? — не понял Борис.

— Яд. Недели за две тихо увянет.

— Дура! — взревел царь. — Узнаю, что пытаешься убить, — сам на плаху потащу! И голову твою бестолковую на пике выставлю! Так хоть детей убережем…

— Ты чего? — удивилась Мария Григорьевна. Реакция мужа ее удивила.

— А ты чего? Совсем страх потеряла? Ты не понимаешь, что, если сейчас или в ближайшее время Дмитрий умрет, мы последуем за ним. Даже если мы к этому будем непричастны! Не понимаешь?

— Ты — законный царь! А кто он? Безродный приблуда, отдаленно похожий на давно сдохшего Ивана.

— Иди, объясни это толпе, — фыркнул Борис. — Тем более что не так уж и отдаленно. Патриарх так и вообще до сих пор трясется. Как увидел — подумал, что покойный из земли восстал и пришел по его грешную душу. Все, кто видел его, — как один сходство видят. И великое. Так что думай, что говоришь!

— И что ты предлагаешь? — нахмурилась крайне недовольная царица.

— Я уже послал за Нагой. Приедет. Опознание проведет. Там и видно будет. Надеюсь, что это не тот окажется.

— А если тот?

— Меня избрал Земский собор. Я законный царь.

— Ты — не законный, но избранный, — произнесла, гадливо усмехнувшись, царица. — А он…

— Заткнись! — прорычал Борис, сверкнув глазами. — И не вздумай чего против Дмитрия учинять. Сейчас деликатность нужда. За любую ошибку награда только одна — смерть. Улыбайся. Будь приветлива. И болтай поменьше, чтобы яд не расплескался.

— Какой яд? — удивилась царица.

— Так природный. Змея ты моя подколодная, — с наигранной нежностью произнес царь.

25 октября 1603 года. Москва

Дмитрий с кислым видом просматривал Евангелие, изнывая от безделья вот уже добрый месяц. К удивлению, в подвал его не запихнули. Отнюдь. Выделили довольно просторные апартаменты в гостевых покоях. И после инцидента, который случился в первый же день ареста, его за пределы покоев не выпускали.

А дело было так.

Задержали, значит. Все оружие и «лишние» вещи изъяли. А самого пригласили помыться в баньке после тяжелого боя. Потный ведь, грязный. Отчего не помыться? Только вот незадача, когда Дмитрий вышел весь из себя довольный в предбанник, оказалось, что вся его одежда куда-то делась. А ее место заняло облачение простого холопа. Чистое и новое. Этакий толстый намек. Парень поинтересовался, куда дели его вещи. Слуги промычали что-то невнятное, потупив глаза. Нет и нет. Он плюнул и прямо нагишом выдвинулся к выделенным ему апартаментам.

Спина прямая. Плечи откинуты назад. Взгляд дерзкий. На лице легкая усмешка.

Шлеп. Шлеп. Шлеп. Босыми ногами по брусчатке Кремля.

Ну а что ему стесняться? Тело красиво прокачано, здоровое и полное сил.

Казалось, что в каждое окно смотрели любопытные глаза, ожидавшие развязки провокации. А уже возле терема Дмитрия нагнал патриарх. Глаза — как блюдца. От возмущения чуть ли не задыхается. Поинтересовался, какого беса парень творит.

— Это платье Адама, — невозмутимо ответил Дима. — Его не стесняются, если уродств или болезней нет. Да и что мне надеть? Воры украли мою одежду здесь, в Кремле. Куда катится мир?!

После чего развернулся и, сверкая голым задом, прошествовал дальше с максимально гордым видом.

Одежду вернули. Через несколько часов. Постиранную и просушенную. С извинениями. А вот передвижение ограничили. Большую и малую нужды пришлось справлять на месте. Горшки выносили исправно. Аналогично обстояли дела и с омовениями. Выходить нельзя, а в покоях хоть два раза в день плескайся в большой деревянной кадушке, куда слуги натаскивали горячей воды. Не говоря уже про помывку морды лица и лап всевозможных.

Из развлечений только книги позволили. Да и тех три штуки: молитвослов, Евангелие и Житие Антония Сийского, сочиненное лично царевичем Иваном. Учитаешься! Для человека из XXI века — «самое то». Как будто пошутили с особым цинизмом. Хотя, в принципе, Дима допускал, что этот поступок был вполне себе обычным благим намерением. Они-то тут не разбалованы чтением.

Так что ничего, кроме тренировок, ему не оставалось. Иначе от безделья взвоет. Вот и убивался до полусмерти, изнуряя тело. А потом отмокал в деревянной кадушке. Сон. Еда. И по кругу. Считай — тюрьма повышенной комфортности. Разве что женщин не было. А те служанки, что к нему заглядывали по делам, были не только стары, но и страшны, как черт с бодуна. Ему явно мстили за его голожопое дефиле да крики о ворах.