Михаил Ланцов - Игра за престол

И Шуйский, и патриарх, и прочие видаки тоже все хорошо рассмотрели. Благо вблизи совсем стояли.

— А еще чего-нибудь вспомнишь? — недовольно спросил Дмитрий у старой женщины. — Понимаю, времени много прошло. Но, мало ли?

— Почему ты противишься опознанию? — недоуменно поинтересовался Шуйский.

— Потому что я не представляю, что мне с этим делать. Да и не хочу, — произнес он и, отвернувшись от людей, уставился в забранное цветным стеклом окно. В его голове гудела натуральная буря.

«Каким образом приметы подошли? Ведь не видел же никто ничего. Разве что на груди, когда по брусчатке голым шел. Или видел? Банщик, может? Возможно. Скорее всего, он и передал их. Но кому это выгодно? И чем?»

Сзади кто-то тихо подошел и аккуратно так, нежно коснулся спины Дмитрия.

— Прости меня… — тихо прошептала женщина.

Дмитрий повернулся.

Скользнул по ней предельно раздраженным, практически пылающим взглядом. Таким, что даже Шуйский с патриархом отшатнулись. Он был в ярости. Еще бы! Так нагло использовать! Как ребенка!

Старая женщина потупилась, медленно осела, обняла ноги Дмитрия, и зарыдала… Ее чувства были искренни. Ну, таковыми казались со стороны.

«Какова актриса! Может, ей просто захотелось отомстить всем обидчикам? Но до чего же правдиво рыдает!»

26 октября 1603 года, Москва

— Это ты воду мутишь? — хмуро глянув на патриарха, поинтересовался Дмитрий. После официального опознания и составления о том грамоты за подписями Иовы и многих бояр, включая Василия Шуйского, обстановка резко изменилась. Если раньше слуги просто вели себя аккуратно и предельно обходительно, то теперь кланяться стали изрядно. Да и свобода перемещения какая-никакая, а появилась. В сопровождении пары молчаливых бойцов из поместных дворян Годунова. В тот же день разрешили. Вот — в Успенский собор заглянул на моление. Скучно же сидеть в замкнутом пространстве. От такой радости даже молиться станешь ходить с удовольствием.

— О чем ты, сын мой? — наигранно удивился Иова. Исповедь явно начиналась не по плану.

— Откуда Мария Федоровна могла узнать приметы?

— Так в младенчестве видела.

— Ну, конечно, — усмехнулся Дмитрий. — Чего ты добиваешься?

— Я? Почему ты считаешь, что я чего-то добиваюсь? — лукаво улыбнувшись, поинтересовался патриарх.

— Больше некому.

— То есть ты признаешь, что не являешься царевичем Дмитрием?

— Я признаю, что не знаю, являюсь ли им. И все это опознание — одна сплошная игра. Скоморошество. Вот ты, отче, вспомнишь родинки своих детей?

— У меня нет детей.

— Спроси у знакомых дам в возрасте. Ответ будет один — никто из них ничего не вспомнит. Разве знак на теле особо заметный имеется. А таковых не было. Я уверен, что Марии Федоровне кто-то… хм… освежил память.

— А чего тебе не нравится?

— Признание царевичем. В России и без того смуты и бардака хватает. Я не скажу, что мне нравится Борис, но стране нужен покой. Любой ценой. Максимальное ослабление усобиц боярских и грабежей, да покой на внешних границах. Три года голода прошло. Теперь им хоть чуть-чуть вздохнуть надобно. Народить детишек. Укрепиться на землях.

— Почто знаешь, что голода только три года будет?

— Такого страшного — только три. А вообще-то, голод на Руси еще надолго. Слишком жадные у нас бояре с царями. Да и церковь не особо лучше. И не смотри на меня так.

— Слова твои кощунством пахнут.

— Мои слова тебе сказаны на исповеди. Ибо ума хватает в других местах о том не говорить. А кто люду рты заткнет? Не слышал про крестьянскую войну в Кесарии? Зря. Очень познавательная история. Толпы черни проиграли ее только потому, что не имели единого руководства. А может быть, ты еще и не знаешь о том, какие противоречия искрят между католиками и протестантами? Там еще проще. Толпы крестьян, горожан да дворян с искренней ненавистью смотрят на то, как католическая церковь берет не только десятину, но и лучшие земли себе. Стяжательством занимается и прочими мирскими делами. Уже полвека прошло со Шмалькальденской войны — первой драки между католиками и протестантами. И конца-края этой грызне не видно. Думаешь, на Руси иначе? Я пока к Москве ехал, с крестьянами говорил. Роптание великое. Если какой злодей умыслит бунт учинять — охотно поддержат. — Дмитрий знал, что говорил. Крестьянские войны и практически перманентные бунты были нормой в ближайшие два века.

— Не посмеют, — недовольно произнес патриарх, поджав губы.

— А если посмеют, что делать станешь? Хочешь, чтобы среди православных своих протестанты появились? Или простые люди стали и вовсе от истинной веры отворачиваться только лишь потому, что кто-то из иерархов меры в мирских делах не знает?

— О том после поговорим, — отмахнулся патриарх.

— И то верно. Говори, зачем я тебе понадобился в роли царевича? Меня, если честно, больше прельстило бы положение простого рейтара. Что ты опознание подстроил — убежден. Отчего — не ведаю. Ты ведь стоял всегда за Бориса. Во всех его грязных делах участвовал если и не рукой, то душой. Он ведь посылал тогда в Углич своих людей. То несложно узнать. Как и о цели их. Только их кто-то опередил. Кстати, а Федора тоже отравили или попросту придушили подушкой?

— Какая теперь разница?

— Любопытно просто. Елену ртутью отравили…

— Какую Елену? — нахмурился патриарх.

— Так бабушку мою. Елену Глинскую.

— Не вороши прошлое, — холодно произнес патриарх. — Не нужно. Сейчас и без того тошно. Слова твои о гибельности смуты для России я обдумал. Кое-что удалось проверить. Думаю, тебе нужно с Борисом сблизиться, чтобы пресечь надежды всех, жаждущих бунта.

— Так они провозгласят настоящим царевичем кого-нибудь более подходящего на эту роль. Соберут войско. Да двинутся на Москву. Думаешь, отобьемся?

— А как иначе? — удивился патриарх.

— А вот я так не думаю. Войска ненадежны. Вооружены и обучены плохо. Строя в основном не знают. Из-за гуляй-города еще татар побьют. Если казаки набегут толпой — побьют. Поместное ополчение разорено и крайне ненадежно. Честные люди еще есть, но кто их знает, сколько таких окажется в минуту опасности? Да и в своих поместьях явно неспокойно. Бросить семьи умирать и пойти за царя? Многие ли на это согласятся?

— Я понимаю тебя, — покивал патриарх. — Но мыслю все же, тебе нужно стать подле царя, чтобы унять пересуды и дурные метания. Хотя бы отчасти.

— Хочешь отбросить в сторону несколько лишних соломинок, чтобы изможденная спина верблюда выдержала свой неподъемный груз?

— Не без этого. Да и нравишься ты мне.

— Власть портит людей.

— Только тех, кто думает, что власти не может лишиться, — лукаво улыбнулся патриарх.