Андрей Сиваков - Взвейтесь соколы орлами!

Первого апреля в Восточно-Китайское море вошли два крейсера под японскими флагами, но с итальянской командой. А на их пути на надувной лодочке махал им детским флажком миролюбивый мужчина в очках. Его подняли на борт. Флажок оказался с шестиконечной звездой Давида ещё не признанного государства Израиль. Мужчина поправил очки и обратился с предложением, от которого нельзя было отказаться:

– Моё государство в моём же лице предлагает вам продать нам эти посудины. Так как судовладельцами являетесь не вы, то мы готовы уплатить каждому из вас по сто тысяч лир.

– Но ведь сто тысяч лир это всего лишь сорок долларов! – возразил кто-то.

– Вот только не надо мне петь «Санту-Лючию». Выискался мне тут Робертино Лоретти. Сто тысяч – это сто тысяч. Или думаете что царь Нептун на дне Вам заплатит больше? Так пройдитесь по буфету! – и Лёва кивнул за борт. А вокруг обоих крейсеров уже всплыла дюжина подводных эсминцев.

Раскрытые жерла торпедных аппаратов были лучшим аргументом на торгах.

В результате японские флаги были спущены, а их место заняли флаги Израиля. Маляры срочно закрасили названия Ниссин и Касуга. Новые крейсера «Абрам» и «Сара» взяли курс на Шанхай. Вот что значит 1-е апреля.

А мы во Владике все гадали – когда и где адмирал Того нанесёт решающий удар. От Эраста Фандурина поступило сообщение, что весь японский флот поочередно на верфях в Сасебо снимает с кораблей боковые пушки, а на их место устанавливает английские счетверённые пулемёты.

Мы сидели в кабинете Главкома ГВФ Михаила Александровича.

– Быстро же японцы смикитили, что наши бомбёры сверху, – это лишь отвлекаловка. А главная заморочка – это торпедёры на бреющем с флангов. Теперь их пулемёты будут в бронированных башнях и они там как мыши в консервной банке, по которой молотком – грохота много, а вреда никакого. Им наши бомбы до фени. А вот торпедёров они смогут уничтожать прицельно. Наши потери резко возрастут. – сказал я.

– И каковы будут эти потери?

– Примерно половину состава, а может и больше. Перекрёстный огонь сразу восьми пулемётов по одной цели это как игра в орлянку! – уточнил брат.

– Пятьдесят процентов потерь, это немыслимо! – ужаснулся Главком.

– А ты как думал, Мишаня, командовать целым Воздушным Флотом это только принимать победные рапорта? Эти лётчики ещё сейчас пьют, гуляют, ласкают любимых женщин, а ты уже их включил в процент плановых потерь. А ведь будут ещё и внеплановые. Войны без потерь не бывает! – сказал я.

– И что же делать?

– Думать, Миша, крепко думать! – посоветовал Комрад.

– Ну вы пока думайте, а я пойду с дядей Лёшей это перетру! – сказал я.

Лёха выслушал меня со вниманием и что-то прикинул на пальцах:

– Значится так! Всё даже очень прост-таки. У тебя сейчас каждого японца атакует одно звено в четыре самолёта. А в эскадрилье два звена и комэск с замом. Итого десять. Вот и надо атаковать сразу десяткой. Помнишь, как на показухе в Гатчине Голубцов с Вдовиным огрызками кидались и шелухой плевались на лобовых? Небось, не только они умеют в лоб атаковать?

– Конечно, все умеют. И даже очень хорошо умеют.

– Вот и пускай начинают, как и прежде. Первая пара расходится ножницами. К ним всё внимание пулемётчиков. А они не атакуют, а просто отваливают. На бомбёров, что сверху, никто не отвлекается – все ждут торпедёров. А бомбёры сверху не по восемь соток сбросят, а каждый по одной пятисотке!

А второе звено всё с торпедами пусть заходит кораблю в лоб. Их четверо и комески – всего шестеро. Хоть пара торпед в скулу кораблю угодит – тот уже не боец. С разбитым-то носом. А уж если повезёт и хоть одна бомба в полтонны пробьёт палубу, то самурай обречён. А тут ещё и первая пара торпедёров возвернётся и тоже в лоб ударит – всех к японой матери.

– Дядь Лёш! Если я буду тебе за каждую идею магарыч выставлять, то тут одно из двух – либо я разорюсь, либо ты сопьешься!

– Так давай вместе пить! – улыбнулся Лёха.

Через неделю мы получили из Токио от Фандурина сообщение:

– «Рано утром, чуть заря, Того поднял якоря. Сдыхаться пора, однако, от такого упыря!»

Всем было ясно, что пойдёт он на Владивосток. Каждому командарму было приказано выделить по одному корпусу в Усурийск, Артём и Находку.

Я перелетел на Орле в Находку. Там меня встретил Фроловский вопросом:

– Резервной Армадой ты командуешь?

– Не угадал. Я сам по себе – летаю на свободную охоту. К себе в пару ведомым возьмёшь?

– А ты строем летать не разучился?

– Вот в бою и проверишь!

Пилоты уже знали, какую встречу им уготовил адмирал Того. Из палаток слышалось пение Прощания Славянки:

«Проскуров» и «Моховой» постоянно курсировали вдоль тихоокеанского побережья Японии. Иногда высоко в небе над ними появлялся «Орлан», и они получали новые координаты объектов для бомбардировок. Раз в пару недель приходили углевозы и пополняли запасы топлива, продуктов и бомб. В ясную погоду эсминцы сопровождения швартовались у их бортов и экипажи могли отдохнуть в просторных кубриках авианосцев. Но ночью они уходили в дозор. Ни одно судно без их ведома не могло приблизиться к плавучим аэродромам. Ламин, Колчак и Велькицкий сразу же нашли общий язык. Каждый выполнял свою задачу и непоняток не было. Пилоты были гостями на этих судах, ну а флотское гостеприимство было традиционным.

Бомбить вражеские заводы стало обыденной, повседневной работой. Но все чувствовали, что не за этим их сюда направили и ждали приказа.

А Владивосток готовился к отражению атаки всего японского флота.

Опасались лишь одного – нелётной погоды. Тогда корабли противника могли приблизиться на расстояние пушечного залпа по городу, а авиация не смогла бы им противостоять. Это понимал и адмирал Того и не торопился. Он ждал плохой погоды. Такое противостояние продолжалось до конца лета. Японская эскадра была вне зоны досягаемости наших «Орлов», а «Орланы» вели лишь наблюдение. В начале августа пришло известие из Питера, что 30 июля у государя родился наследник цесаревич Алексей Николаевич. Я отправился к Марии Петровне и Кондрату.

– Событие конечно радостное! – начал я: – Но они ничего ещё не знают про гемофилию, а как им это сообщить, я не представляю.

– Ничего сообщать и не надо. Всё очень скоро будет известно и без нас. У младенцев с этой болезнью долго и очень плохо заживает пупок. Императорский лейб-медик Густав Гирш далеко не самый лучший доктор, но профессор Мечников несомненно поставит правильный диагноз! – ответила доктор Шагумова: – Но для нас это ничего не меняет. Война-то близится к завершению. А что потом?