Иван Оченков - Конец Смуты

Рында схватился за трубу обеими руками и со всем прилежанием занялся наблюдением, а мое величество тем временем, развалившись на попоне, задумалось о вечном. В смысле дадут ли царю сегодня пожрать. Впрочем, как следует поразмыслить не получилось, ибо вскоре подошел с докладом Корнилий, сопровождаемый верным Федькой, и стал рассказывать об окружающей обстановке. С обстановкой все было нормально, разбредшиеся и отставшие потихоньку подходили, и вскоре можно будет начинать атаку.

Пока Михальский мне докладывал, Панин подошел к Мише, с которым они в последнее время почти сдружились. Тот, разумеется, не удержался и похвастал трубой и поручением, и через минуту молодые люди разглядывали окрестности по очереди, иногда хихикая при этом. В какой-то момент я обратил внимание на небрежность наблюдателя к службе и решил вмешаться. Трубой в этот момент завладел Панин, а мой юный рында сидел рядом красный как рак. Происходящее настолько меня заинтересовало, что я решительно отобрал подзорную трубу у жильца и посмотрел сам. Как и следовало ожидать, практичный Федор, завладев трубой, нашел более достойный объект для наблюдения, чем караулы в крепости. Подле крепостных стен протекала речка под названием Обша, в водах которой обитательницы крепости стирали в данный момент белье. Причем некоторые из них, решив, что погода достаточно жаркая, решили искупаться и сами. Вот за этим действом и наблюдали два юных обалдуя, пока их самодержец решил немного расслабиться.

– Ну и чего вы там такого увидели? – спросил я тоном, не предвещавшим ничего доброго для добрых молодцев.

Мишка покраснел еще больше и, кажется, готов был сквозь землю провалиться от стыда. Федька тоже смутился и, похоже, лихорадочно придумывал, чего бы сбрехать своему царю. Ну, это у тебя вряд ли получится, парень!

– Значит, ваш государь, можно сказать, голодный и холодный, последнего здоровья не жалея, все о делах ратных печется, а вам и горя мало! Все мысли только о блуде и непотребстве греховном, – продолжал я, делая страшные глаза.

Увы, внушение получалось плохо. Ужасно хотелось засмеяться над сконфузившимися мальчишками и, похоже, все, кроме моего рынды, это чувствовали.

– Нет, ну ладно бы там показали сало или колбасу… – продолжал я, уже откровенно ерничая.

– Не дай бог так оголодать, – фыркнул от смеха Корнилий, и мы все, включая Панина, заржали, как стоялые жеребцы.

– Тише вы, ирэ муттер [37] Ihre Mutter – вашу мать ( нем .). , а то в крепости услышат, – махнул я рукой. – А ты куда уставился?

Михальский, к которому относились последние слова, отставил отобранную у «наблюдателей» трубу и задумчиво сообщил:

– Там их довольно много.

– Тебе-то что, ты перед самым походом женился…

– И они не местные жительницы, – продолжал он, не обращая внимания на мои подначки.

– А кто же?

– Я полагаю – маркитантки.

– И что с того?

– Они могут многое знать. Все наши уже собрались, и можно наступать, хорошо бы не дать им уйти. Вот что, Феденька, ну-ка скидывай свой доспех – пойдешь рыбу ловить.

– Зачем?

– Много будешь знать – скоро состаришься.

Через несколько минут Федька с Мишкой, раздетые до рубах и босиком, шагали к речке с удилищами в руках. Расположившись неподалеку от стирающих маркитанток, они стали усиленно делать вид, что рыбачат и не обращают на женщин ни малейшего внимания. Те, в свою очередь, тоже не сильно ими заинтересовались, но купание прекратили. Тем временем по дороге к крепости проскакала казачья полусотня. Подъехав к закрытым воротам, ее командир стал выкликать старшего, дескать, привез некое послание. Пока посылали за старшим, на дороге показались еще казаки, и в крепости поднялся переполох. Женщины, увидев, что творится неладное, собрались было уходить, но Панин с Романовым показали им спрятанные до поры пистолеты и знаками приказали оставаться на месте. Войска по дороге двигались уже сплошным потоком, а толкущиеся перед воротами казаки, как оказалось, прикрепили к створкам небольшой бочонок с порохом и, подпалив фитиль, бросились в разные стороны. Прогремевший взрыв повредил ворота, заставив покоситься одну из створок, но в целом большого вреда не нанес, а осажденные открыли частый огонь по удирающим со всех ног казакам.

Всё прибывающие ратники, держась вне действия крепостных пушек, окружали крепость со всех сторон, демонстрируя готовность к штурму, а осажденные, высыпав на стены, показывали, что так просто на фасы крепости не взойти.

– Государь, ворота были закрыты, нам не удалось их подорвать, – доложил мне Михальский, изображавший казачьего сотника.

– Этого следовало ожидать, ничего страшного. Судя по донесению лазутчиков, крепость не готова к долгой обороне.

– Может, все же следовало начать приступ ночью?

– Так и сделаем, пусть часть наших людей держит их в напряжении, а прочие отдыхают. У них не так много солдат в гарнизоне, так что когда они утомятся, сменить их будет некому. Пойдем посмотрим, кого там захватили наши герои.

Михальский не ошибся – женщины, стиравшие белье, действительно были маркитантками. Сбившись в кучу, они настороженно смотрели на нас, не смея, впрочем, сопротивляться. Судя по внешнему виду, дамы были тертые и битые, и перспектива их хотя и не радовала, но и не слишком пугала. Мое появление немного оживило их взгляды. Дело в том, что в походе я по привычке одеваюсь как рейтарский офицер, лишь при необходимости меняя камзол на венгерку и надевая шапку с меховой оторочкой вместо широкополой шляпы. А уж в бою, когда на мне трехчетвертной доспех, и вовсе ничем не отличаюсь от других наемников.

– Здравствуйте, милые женщины, – поприветствовал я их по-немецки, – славная нынче погодка! Боюсь, белье, которое вы стирали, не удастся сегодня доставить заказчикам, хотя, может статься, вы найдете сегодня новых клиентов.

– Кто вы, добрый господин? – робко спросила одна из полковых дам.

– О, красавица, я просто бедный странник, оказавшийся один на длинном пути.

– Будь я проклята, но это же красавчик Ганс! – вдруг воскликнула одна из женщин, старавшаяся до сих пор держаться за спинами своих товарок.

Я с недоумением посмотрел на довольно статную маркитантку с неожиданно приятным лицом, и в моей памяти мелькнули, как зарница, воспоминания о славном городе Познани, где я видел это лицо в последний раз.

– Анхен?

– А я думала, Ганс, что ты стал таким важным господином, что не помнишь теперь старых друзей.

– Ну что ты, милая, не было ни единого дня и уж тем более ночи, чтобы я не вспоминал тебя. Но что ты тут делаешь?

– Ты не забыл, Ганс? Я ведь маркитантка. Где наш эскадрон, там и я.

– Наш эскадрон стоит в Белой? Как это возможно?