Андрей Дай - Поводырь: Поводырь. Орден для поводыря. Столица для поводыря. Без поводыря (сборник) [litres]

Это кухарка, как нельзя кстати вернувшаяся из собора, расстаралась. Маленькая, моему Безсонову, наверное, едва до пояса бы достала макушкой, шустрая старушка, с добрыми морщинками у глаз, сумевшая каким-то невероятным образом в один миг настолько внушить почтение суровым казакам, что они ее иначе как матушкой и не называли.

– Ага-а-а! – сказал потом тоном Пятачка, сообщающего кенгурихе о пропаже Крошки Ру, Гуляев и торжественно поставил на скатерть четверть с темно-золотистым напитком.

– Что это, Степан Иванович? Неужто…

– Она, – с дрожью в голосе кивнул тот. – На травах. Нектар. Уж на что Василий Васильевич слаб на застольную беседу, а и он, отведав, весьма и весьма лестно отзывался.

– Василий Васильевич?

– Ага. Профессор Радлов. Он ныне в Петербурге. Я рекомендации ему к вступлению в члены Русского императорского географического общества отписал. Вот он и… Вы, кстати, Герман Густавович, не имели ли намерения? Ваше сообщение о походе в дебри… гм… да… дебри, несомненно, имело бы успех!

– Нет уж, увольте, Степан Иванович. Я в экономическом состою… А от географического с нами был штабс-капитан Принтц, Андрей Густавович. Вы не знакомы? Замечательный, опытнейший путешественник, офицер и славный во всех отношениях человек.

– Приму на веру, Герман Густавович. Приму на веру. Сейчас, слава Господу, все больше молодых людей принимают долг расширять границы изведанного… А что касаемо Экономического собрания, – Гуляев сделал паузу. Занят был. Прищурив один глаз, отмерял в небольшие тонкостенные стаканчики свою фирменную настойку. – Да. Что качается Экономического, так и я имею честь состоять. Днями вот и великой княгине, на соискание Еленинской медали труды свои отослал. Касаемо селекции плодовых деревьев в Сибирских землях…

Выпили без тоста. На меня после бани, пива и плотного ужина какая-то расслабуха навалилась. Все тело вялым стало, мягким, податливым. Казалось, еще немного, и я растекусь по плетеному стулу словно тесто…

Понятия не имею, какие именно травы добавляет барнаульский коллежский секретарь в свои настойки, но что-то навевающее сон – однозначно. Как еще объяснить тот прискорбный факт, что вот только что я вроде сидел за столом и тут же открыл глаза в непривычно белой постели утром следующего дня.

Жандармов искать не пришлось. В гостиной, в стороне от накрытого к завтраку стола, меня ждал Миша Карбышев, одетый в непривычный серо-голубой мундир поручика жандармерии. Артемка, пока помогал умываться, успел рассказать, что Степан Иванович уже убыл на службу, но моего секретаря, явившегося рано поутру, все-таки успел обругать нехорошими словами.

Сдоба у матушки вышла не очень. Не сравнить с бесподобными творениями поваров в тецковской гостинице. Но мне, соскучившемуся по домашней пище, сошла и эта стряпня.

– Рассказывай, – только и успел выговорить я, до того как рот наполнился слюной.

Темный, почти черный чай, обильно сдобренный травами. Кажется, бадан, медуница и еще что-то, придающее напитку чуть сладковатый привкус. И булочки. Слушать я еще мог, а вот говорить – уже нет.

– Все по-прежнему, Герман Густавович, – пожал плечами Миша, не переставая широко улыбаться. – После писаного вам в Томске никаких новостей. Теперь вот Киприян Фаустипович на погорелое дело нас с Афанасьевым отправил. Я о том вам тоже писал…

– М! – поморщился я с полным ртом. – М-м-м-м?

– Вы не получали мое послание из Томска? – догадался тот. – Я в конверт господину Мартинсу вкладывал…

– М-м, – согласился я. И рукой предложил секретарю изложить суть.

– Я так понимаю, известия от Гинтара Теодорсовича также до вас не дошли?

Письмо так и валялось в сумке нераспечатанным. Как-то все руки не доходили. Находились дела поважнее, или настроение не подходящее было.

– М-м, – я развел руками.

– Однако… – Думал, улыбнуться еще шире невозможно. Я ошибался. – А ведь мы с Гинтаром Теодорсовичем раскрыли причины и следствия на вас покушений. После уже, я изыскал возможность…

Миша понизил голос и заговорчески оглянулся.

– Я смог прочесть протоколы допросов арестованных жандармерией воров. Сведения, в них содержащиеся, не подтверждают наши с господином Мартинсом догадки. Но и не опровергают. Тем не менее, эта версия господину Пестянову представляется наиболее привлекательной.

– М-м-м? – это должно было значить «Ага?», но Карбышев понял по-своему.

– Ириней Михайлович? Я взял на себя смелость отписать ему в Томск о необходимости его присутствия здесь, в Барнауле. Имею опасение, что без его сведений мы это дело изыскивать будем до, как вы, Герман Густавович, однажды изволили выразиться, морковкиного заговенья. Сущая путаница здесь. Множество свидетелей, и каждый фантазии свои за истину пытается выдать…

– М! – рубанул я ладонью. Мне подробности расследования пожара были тогда менее интересны. Тем более, я не сомневался в способностях Варежки вызнать все необходимые подробности. Оставалось лишь надеяться, что мой сыщик уже успел решить свои семейные дела и я не оторву его от чего-либо важного.

– Да-да, конечно, ваше превосходительство. Это потом… Так вот. В мае, неделей спустя, как вы войско на Алтай повели, дворовые люди господина Мартинса доложили ему, что в конюшенной пристройке, в чулане для овса, почивает вполне себе прилично одетый господин…

Эта история началась восемь лет назад, когда умер золотопромышленник Емельян Бибиков. Приставы Томского губернского суда вскрыли завещание почившего и выяснили, что все семь золотых приисков, а самое главное – долги на сумму в сто пять тысяч рублей серебром, он завещал мужьям своих дочерей, коих у Бибикова было – четыре. Две старшие были замужем за богатыми иркутскими купцами Серебренниковым и Трапезниковым. Самая младшая – за надзирателем пятого питейно-акцизного округа, коллежским асессором, Левицким. А четвертая, средняя, Федосья – за тогдашним управителем дел в канцелярии томского губернатора, Захарием Михайловичем Цыбульским.

Из всех зятьев дела наделавшего перед смертью долгов золотопромышленника рискнул принять только Цыбульский. Со службы он уволился и отправился в Мариинский округ принимать хозяйство.

Между тем, остальные свояки, побоявшиеся, что, если у Захария получится увеличить добычу и рассчитаться с долгами, останутся вовсе ни с чем, выкупили векселя тестя и предъявили их в суд. Для того же Левицкого не составило труда добиться решения в свою пользу. Губернский суд постановил арестовать бибиковские прииски и выставить их на продажу, для погашения займов.

Однако прежде чем подвергать аресту теперь уже собственность Цибульского, по закону следовало предъявить определение суда лично Захарию. Так началось восьмилетнее бегство господина Цыбульского от кредиторов, полиции и судебных приставов, уже само по себе достойное пера писателя.