Андрей Дай - Поводырь: Поводырь. Орден для поводыря. Столица для поводыря. Без поводыря (сборник) [litres]

Вот же блин! И едрешкин корень! У меня от удивления разве что рот не открылся. И еще – знатно заполыхали уши. Вспомнил, как я злился на принца, когда он награждал меня этим самым коронованным крестом. Как обвинял его в душе в краже своих заслуг. И тут вдруг оказывается, что таким замысловатым образом наш семейный покровитель ввел меня в Семью. Я его вором и прохиндеем называл, а он мне двери лучших домов Санкт-Петербурга открывал. Вот стыд-то какой!!!

– Да-да, – проскользнул в разговор Строганов. – Барон фон Лерхе куда больше приличествует для Глюксбургов. Об этом стоит поговорить с государем. Александр?

– Мы поговорим с папа, – снова опередил брата Владимир. – Мы тоже умеем быть благодарными.

– Но, Ваше Императорское высочество, ваше сиятельство, я не хотел… Я не для этого…

– А чего же вы хотели, молодой человек? – саркастично прищурился граф.

– Спасти жизнь, – тупо брякнул я. – Я не желал для себя. Не думал, что так выйдет.

Блин. Да у меня тогда словно кто-то злокозненный все нужные слова из памяти стер. А Герман, с тех пор как я чуть ли не сбежал из Аничкового дворца, вообще отказывался как-либо проявляться.

– Ну, и что же теперь должно предпринять государю в отношении вас? Не может же он оставить вас в прежнем состоянии, хотите вы того или нет. Самодержец в нашей Отчизне, прежде всего, должен все силы прилагать к поддержанию благообразия государства! И как же это станет, коли вас не наградить? Так и говорить станут крамольное, и делать должное перестанут.

– А вот Никса о долге государя нечто совсем отличное говорит, – делая невинные глазки, сдал брата Владимир. – Он, Сергей Григорьевич, намедни Саше доказывал, что первейшим делом стоит приведение державы в порядок, в развитии производств, в придании Императорской армии должной силы. И еще, что иные страны должны вспомнить о русской мощи.

– Да-да, – спрятал улыбку в усах опытный царедворец. – Кто же из цесаревичей о славе Петра Алексеевича не мечтал?! Вот и батюшка ваш, Александр Николаевич, с попечителем своим, господином Жуковским, немало на этот счет беседы вели. Государь наш и реформы свои великие от того начал. Да, слава Богу, вовремя одумался. Реформы, это, ваши высочества, что? Это суета и беспорядок! Великий князь вот все на историю уповает. Дескать, она нас рассудит. Я и не спорю. Что проку? Рассудит. История, уж поверьте старику, дама степенная, чинная. А они ей эту мышиную возню под нос, прости Господи! Где же тут благообразие? Дерганье только и шум…

Когда я выбирал кандидатуры тех людей, кому отправить свое послание – предупреждение о болезни наследника, я в первую очередь интересовался близостью к трону и участием в судьбе Николая. Читая Василинину сводку на графа Строганова, отметил для себя, что Сергей Григорьевич покровитель искусств и интересуется отечественной историей. Нескольким десяткам или даже сотне тысяч своих крестьян дал волю до Высочайшего Манифеста! Мне тогда и в голову не могло прийти, что это может быть жестом против Реформы, а не за нее!

А ведь он хитер! Строгановские крепостные получили личную свободу и какие-то наделы земли безо всякого выкупа. Но на других, не на тех, что провозглашал Манифест, лично им установленных условиях. Яркий образец коварства и хитроумия. И царскую волю исполнил до ее публичного провозглашения, и при своем остался. Могу себе представить, с чем сталкивался великий князь Константин, пока продавливал через Государственный Совет проект Реформы, если каждый из ретроградов, ему противостоящий, хотя бы вполовину умен, как этот граф Строганов!

– Ну, а вы, молодой человек, чего скажете? – выдернул меня из полудремы раздумий воспитатель Николая. – Тоже, наверное, по годам своим, рветесь все реформировать? Мне говорили, вы у себя в Сибири что-то и вовсе грандиозное задумали?

– Это эксперимент, ваше сиятельство, – скромно поклонился я. – Мне представляется опасным, когда изменений слишком много. Я бы не посмел менять сразу все в единое время. А вот провести эксперимент, попытаться что-то реформировать в одном, далеком от центральных губерний месте, это другое дело! Небольшими шажками. Одно за другим…

– Да-да, – не до конца поверил граф. – Это разумно. Необычайно разумно, для столь неискушенного в делах господина. И что же вы переменили бы в первую очередь?

– Я бы, ваше сиятельство, дозволил крестьянам переселяться на свободные земли в Сибирь. Нет-нет! Не отовсюду! Я понимаю! Хотя бы сначала из тех мест, где земель мало, или они ненадлежащего для крестьянского труда качества. Из прибалтийских губерний, из Нечерноземья…

– И что бы вам, Герман Густавович, это дало? – он явно был заинтересован, хотя и старался этого не показывать.

– В этих местах стало бы просторнее, черни не было бы повода больше роптать, что весьма способствовало бы благообразию. А в Сибири гигантские пространства простаивают без всякого применения. Выращенные там продукты могли бы быть доставлены на Уральские заводы, взамен тех, что привозят из Приволжских губерний. Это позволило бы увеличить экспорт зерна…

– Оттого вы, Герман… Вы позволите мне вас так называть? От этого вы печетесь о строительстве паровозной линии от Томска к Уралу? Однако! Исключительно приятно, доложу я вам, обнаружить этакую широту взглядов в таком молодом господине! Этакие дела изрядно благообразны. Да-да! И эту мысль следует немедля донести до государя. И не спорьте! Давайте-ка…

Дальше мне и говорить не пришлось. Только кивать в соответствующих местах или улыбаться. Граф сам вполне справлялся. Кортеж не успел еще свернуть с Московского на Загородный проспект, а загоревшийся идеей царедворец уже выдал три или четыре относительно реальных способа добиться внимания царя к теперь уже нашему общему прожекту. Причина его энтузиазма лежала на поверхности. Строгановы владели многочисленными заводами на Урале, и перспектива кормить рабочих дешевым сибирским хлебом не могла его не радовать.

Думаю, что он не возражал бы и против того, чтоб часть следующих в мою губернию переселенцев остановилась в его вотчинах. После февраля 1861 года все промышленники испытывали нехватку рабочей силы.

Меня это совершенно не пугало. Верил в то, что Евграф Кухтерин все-таки решиться приехать ко мне в Томск весной. А уж в талантах этого проныры я нисколько не сомневался.

Царскосельский вокзал мало отличался от безликих коробок казарм и офицерских общежитий вдоль Введенского канала. Чуточку больше флагов и венков. Плотнее толпа. Многочисленнее гвардейское оцепление. На мостовой вновь появились скрывающие доски ковровые дорожки. Кареты, словно железнодорожные вагоны, покатились ровно, без опостылевшего дребезжания и цокота подков по булыжникам.