Валерий Красников - Божественное вмешательство

Я снова дома.

— Папа! Папочка! — Малышка дочь бесстрашно бросается в мои объятия и подхваченная в полете, тянется ручками обнять. Прижимается к груди, с интересом разглядывает Мариуса. Услышав крик дочки, в покои бренна вбегает встревоженная Гвенвил. Ее глаза вспыхнули радостью и тут же погасли. Задрав подбородок к небу, она степенно подошла и поклонилась в начале мне, потом Мариусу.

— Моя жена, Гвенвил, — представляю ее Мариусу. Легат понятное дело краснеет, бледнеет, не иначе как от вида неземной красоты. Его ноги топчут доски пола, но Мариусу все не удается стать в подобающую моменту позу. Приложив руку к сердцу, он просто называет свое имя:

— Мариус Мастама.

— Не скромничай. Позволь тебе представить нашего друга, — обращаюсь к Гвеннвил, — она беззастенчиво смотрит на этрусского офицера, смущая его, — Легат Мариус Мастама, сын председателя Сената и Консула Этрурии. — Гвенвил снова легким поклоном головы приветствует гостя и тут же с надеждой спрашивает:

— Надолго?

— На всю зиму! Давай отпразднуем мое возвращение. — Гвенвил ни слова не говоря, отнимает от моей груди дочь и спустя минуту цитадель наполняется криками и суетой.

— Вот такая она у меня, моя жена! — Пытаюсь хлопком по плечу вывести Мариуса из «анабиоза».

— Она прекрасна, — отвечает Мариус и с интересом осматривается.

Афросиб еще не закончил строительство замка, но в цитадели, куда я перебрался еще год назад, все было сделано если не по последней моде, то с учетом всех моих пожеланий. Тут было на что посмотреть: трехэтажная каменная башня, отделанная внутри теракотовыми плитами, и деревом с массивными балками перекрытий под потолком уж очень сильно отличалась от этрусских построек.

В Мельпум мы вошли с рассветом, когда город еще спал. Дружину я распустил на зимовку, взяв с собой только ближников — компаньонов и сотню тяжелой пехоты для службы в городской страже на зиму.

Легионы Мариуса остановились в оппидуме Илийя в полудневном переходе от Мельпума. Опидум для своего сына поставил Алаш, но земли вокруг пока не обрабатывались. Илий с отцом до сих пор не решились вырубить дубовые рощи вокруг. И все спорили: Алаш хотел сохранить рощи для прокорма свиней, а Илий, успевший блеснуть на турнирах, стремился укрепить свой авторитет в окружении бренна и опасался прослыть «свинопасом».

Договориться с Мариусом о привлечении легионеров и пленников-иллирийцев к дорожным работам вопреки моим опасения удалось просто. Он понимал, что зимний переход через горы чреват потерями, равно как и то, что кормить бездельничающих этрусков и рабов я не стану. Спокойно выслушав мои доводы, он улыбнулся: «Хитер ты Алексиус! А я все думал, что ты предложишь?».

Покинув оппидум, наш отряд попал под проливной дождь. Поэтому добрались в Мельпум только к утру, намесив изрядно в дороге грязь. Мариус не раз вспоминал Этрурию, где с дорогами так же, как и тут в Галлии дела обстояли не лучшим образом. Но натоптанные за века, дороги Этрурии не размокали так быстро, как земля, только с весны лишенная травяного покрова.

Два месяца спустя после сражения с иллирийцами у стен Фельсины пришел ответ от сенатора Мастамы из Этрурии.

Сам прочел несколько раз, и вдвоем с Мариусом читали. Признаюсь, послание Мастамы старшего несколько меня обескуражило. Свиток содержал эдикт (edictum — указ, предписание ), по которому старшему центуриону второго легиона Этрурии Алексиусу Спуринна Луциусу надлежало»… используя все возможности, что дали ему Сенат и народ Этрурии обеспечить защиту северных границ государства ». Не придя, к какому либо решению, мы расстались. Но не на долго. Я только собрался пойти к жене, как в палату влетел Мариус, потрясая над головой свитком.

— Глупый гонец не догадался сразу мне вручить письмо от отца! — Прокричал он с порога. Я оживился. Признаюсь на такое доверие со стороны Мариуса я не расчитывал: сам я наверняка бы вначале прочел письмо, а лишь потом, может быть, предавал бы его содержание гласности. У всякого терпения есть границы. Не в силах ограничить свое, почти кричу:

— Давай! Читай быстрее!

Мариус срывает печать и, став поближе к окну, разворачивает свиток. Молчит, всматриваясь в текст. Он читает письмо, забыв обо мне. Наверное, в нем недобрые вести.

— Мариус!

Он с трудом отрывается от чтения, бросает в мою сторону странный взгляд и начинает читать вслух.

— « Дорогой сын, где бы ты не был, немедленно возвращайся в Этрурию. Ты и твои легионы нужны отчизне.

Плебей Септимус возомнил себя тираном и принудил армию к клятве. Он явился в Сенат с оружием и солдатами. Кричал на Отцов города, как на детей малых, упрекая в предательстве и коварстве. Он спрашивал о легионах, оставленных им в Фельсине и потребовал от нас клятвы верности.

Услышь его Юпитер и тот бы онемел от проявленных тираном наглости и непочтительности к патрициям.

Мамерк Плиний не утратил мужества, и мы скорбим о потере столь достойного мужа. Он встал перед выскочкой и со словами: «Тебе, плебей не место среди мужей!», — указал ему на выход. Септимус, ослепленный гордыней, проткнул гладиусом мужа из славного рода. Умирая, Мамерк призвал нас низвергнуть тирана и избавить Этрурию от памяти о нем.

Мы все и даже старик Сервиус бросились на убийцу. Слава Богам среди телохранителей плебея нашелся достойный сын своего отца — Квинтус из рода Тапсенна. Он, видя, что тиран не остановится и готов расправиться со всеми сенаторами так, как только что заколол Мамерка, совершил подвиг, отправив Септимуса Помпу к Гадесу.

На том наши беды не закончились. Умбрийские велиты взбунтовались и грабят усадьбы по всей Этрурии. Шестой легион ушел в Рим и один из его трибунов угрожал сенату местью сабинов. Легион в Арреции сохраняет нейтралитет, но и не выступил по приказу Сената на умбрийцев. Прочие подчинились только поле того, как Сенат объявил о выборе Консулом тебя мой сын.

Поторопись. Промедление может дорого обойтись государственным и личным интересам ».

Мариус читает, я как старый еврей из анекдота думаю: «Ой, сколько дел! Ему то, что? Бери винтовку, в смысле легионы, и на фронт, а мне… и дорогу достраивать нужно и о золото сенонов не упустить, и наверняка, друг Мастама помощи попросит». — Как в воду глядел! Дочитал и смотрит на меня особенным взглядом, наполненным грустью, и в то же время решимостью.

— Поможешь? — Спрашивает.

— Мне нужны корабли. Корабли — это золото. Не сочти меня алчным, помогу, конечно, но золото, что Септимус забрал у сенонов должно стать моим.

— Получишь!

— И еще. Я соберу дружину снова и дойду с тобой до Рима. Прошу тебя оставь два манипула и турму, что бы иллирийцы достроили дорогу.