И Намор - В третью стражу

— У нас, кажется, равное партнерство. — Кайзерина уже согласилась в душе, но марку фирмы следовало держать.

— Уже нет. — Покачал головой он.

— Почему это? — Надменно подняла бровь Кайзерина.

— Потому что ты любишь меня, а я люблю тебя. — Развел руками Баст.

— А ты меня любишь?

— А тебе нужны слова?

— Вероятно, нужны… были, ведь ты все уже сказал.

— Я сказал. — Сказал он и поцеловал ее в губы.

И в этот момент тяжесть окончательно ушла из сердца, но прежде чем провалиться в сладкое «нигде», она вспомнила во всех деталях тот сон, где видела вывеску «Контрольная комиссия».

— Ч то будем делать? — Спросил Нисим Виленский. Сейчас, в занятом союзными войсками Мюнхене, он смотрелся весьма естественно со своими сивыми патлами одетый в мешковатую форму чешского прапорщика.

— Ждем еще пять минут, — ответила она, чувствуя, как уходит из души тепло, выдавливаемое стужей отчаянной решимости. — И валим всех.

— Мои люди готовы.

— Вот и славно. — Она вдруг перестала чувствовать сердце…

«Господи, только бы он был жив!»

В пивной их было трое: она — в платье бельгийской медсестры, Виленский и еще один боевик Эцеля [336] Боевая подпольная организация правых сионистов, действовавшая в Палестине с 1931 по 1948 год. , имени которого она не помнила, одетый в форму французского горного стрелка. На противоположной стороне улицы, в квартире над парикмахерской сидели еще четверо «волков Федорчука». Эти были в советской форме, а потому и не высовывались, — кроме Виктора, торчавшего сейчас на перекрестке, никто из них по-русски не говорил. А Федорчук стоял на перекрестке, изображая майора-танкиста из армии Кутякова [337] Кутяков, И.С. (1897–1938) — военачальник времён Гражданской войны, командир 25-й (Чапаевской) стрелковой дивизии. Комкор. В реальной истории — погиб в ходе репрессий. Во сне Ольги — дожил минимум до 1944 года. , смолил папиросы и развлекал болтовней двух русских регулировщиц.

«Господи…» — Ей очень не хотелось никого убивать.

Война закончилась, и все были живы…

«Пока».

Но если через пять минут Баст не выйдет из здания Контрольной комиссии, умрут многие…

— Идет! — Выдохнул Виленский, которому и самому, наверное, надоело «ждать и догонять».

«Идет…»

Она подошла к окну и увидела, как вышедший на крыльцо бывшей школы Себастиан фон Шаунбург надевает шляпу.

— Отбой…

Его разбудил шум выстрелов. За окном, казалось, на той самой улице, где располагался отель, раздавалась заполошная пальба. И стреляли, как сейчас же понял Степан, отнюдь не из пистолетов и револьверов.

«Что за черт?!»

Если он не ошибался — а с чего бы ему, спрашивается, ошибаться? — сегодня с утра было 9 июля… Пятница и… да, все верно: перед тем, как проснуться он слышал сквозь сон колокольный звон, но мятеж-то случится только семнадцатого!

«Или восемнадцатого…» — На всякий случай Матвеев скатился с кровати вниз и, опрокинув на пол стул со своей одеждой, стал одеваться. Надо сказать, натягивать брюки, лежа на спине, та еще работа, но надевание рубашки и повязывание галстука относились, по-видимому, уже к элементам высшей акробатики. А между тем, по городу стали лупить из пушек. Во всяком случае, на слух Степан этот грохот определил именно так, но он мог и ошибиться. В конце концов, ни Матвеев, ни Гринвуд в армии никогда не служили и на войне не были.

Приведя себя в некое подобие «божеского вида», Степан выполз из номера в коридор, где ошивалось уже несколько постояльцев обоего пола и разной степени вменяемости. Женщин в дезабилье, впрочем, не наблюдалось, а жаль: в соседнем номере обитала весьма интересная особа, и, если ухаживать за ней Матвеев не собирался, то посмотреть «под шумок», как она выглядит без лишних тряпочек, ни в коем случае не отказался бы. Однако не судьба. Барышня тоже была в коридоре, но то ли одевалась она быстрее Матвеева, то ли спала, не раздеваясь, но сейчас одета со всею тщательностью, какую можно и должно требовать от благовоспитанной испанки.

— Доброе утро! — Сказал Степан по-французски и, на всякий случай, убрался в простенок между двумя дверями. — Кто-нибудь в курсе, что здесь происходит?

Но, разумеется, никто этого не знал.

«Черт!» — Матвеев двинулся короткими перебежками к лестнице, стараясь при этом как можно меньше времени находиться в створе дверей, ведущих в комнаты, выходящие окнами на проспект. Поймать шальную пулю ему совсем не улыбалось, а стрельба на улице все никак не прекращалась.

Добравшись до лестницы, он осторожно спустился на первый этаж, но выходить в фойе не стал — большие окна делали это место небезопасным, а рисковать без надобности Матвеев полагал совершенно излишним. Особенно сегодня.

«В особенности теперь…» — И только подумав так, Степан сообразил вдруг, какое у него, несмотря ни на что, хорошее настроение. Он с ним, с этим настроением, проснулся, и испортить его не могли и не смогли ни вспыхивающая тут и там спорадическая стрельба, ни второй уже за последние несколько минут тяжкий разрыв где-то поблизости. Судя по звуковым эффектам, стреляли со стороны моря, то есть, скорее всего, с миноносца, горделиво дефилировавшего вчера вечером вдоль побережья. Но даже это странное событие никакого очевидного эффекта на Матвеева, как выяснилось, не произвело. Открытие это — почти откровение — оказалось столь неожиданным, что Степан даже остановился сразу и присел на ступени лестницы, временно приостановив так и не начавшуюся еще на самом деле рекогносцировку.

«Вот, значит, как!» — Улыбнулся он, доставая из кармана брюк пачку сигарет. — Ну, кто бы возражал! Лично я — нет».

И действительно, какие могли возникнуть возражения в отношении нового «вещего» сна, приснившегося ему, по-видимому, еще до того, как в городе началась перестрелка. Кто и с кем дрался сейчас на улицах Барселоны Матвеев, в общем-то, догадывался. Даже если мятеж начался на неделю раньше, — «Мы что ли подсуетились?» — все равно некому было больше устраивать этим утром в Каталонии «войнушку». Кроме левых, разумеется, и правых. А вот кто показал ему, Матвееву, этот новый сон, Морфей или Гипнос, вот этот вопрос интересовал Степана сейчас больше всего другого. Но на него, как раз, и не было ответа.

Степан закурил, наконец, и, прищурившись, попробовал восстановить в памяти оставивший такое приятное «послевкусие» сон. Однако и пробовать не надо было. Сон всплыл во всех деталях, едва только Степан этого захотел. И вспомнилось сразу все: от и до…

…огромный амфитеатр университетской — в этом Матвеев не сомневался — аудитории заполнен до отказа. Кое-где слушатели сидят даже в проходах — на складных стульчиках и портфелях. А то и просто на ступенях. И все они напряжённо, до звенящей тишины в переполненном людьми зале, слушают человека за лекторской кафедрой. Внимание такого рода многое говорит опытному человеку, а профессор Матвеев не просто искушен в подобного рода символических аспектах науки, он, можно сказать, стал за годы своей карьеры в этом деле экспертом. Тем более любопытным оказалось для него узнать, что за «гуру» здесь завелся, и где, между прочим, это «здесь»?