И Намор - В третью стражу

— Он говорил по-немецки?

«Что? Кто?!»

— Нет, — качает она головой, от этого движения комната начинает вращаться быстрее. Быстрее, еще быстрее… «Танго, в Париже танго!» — Нет! Он заговорил со мной по-французски.

— Что он сказал? — Справа.

— Он говорил по-французски? — Слева.

— Припомните! Что он сказал? — Штейнбрюк.

— Он… ска… Прошу прощения, мадемуазель… Нет, наверное, «извиняюсь». — « Ах, как крУжится голова, как голова… кружИтся !» — Мне кажется, он сказал: «Извините, мадемуазель, но мне надо с вами поговорить». Что-то такое.

— Где это произошло? — Из-за спины.

— Что?

— Где он к вам подошел? — Слева.

— Он говорил по-немецки? — Справа.

— Я же сказала, не помню! — «Боже, какая пискля!»

— Не помните, на каком языке он говорил?

— Нет.

— Так, где он к вам подошел?

— Не помню.

— Ну, хотя бы в какой части города? — Опять Штейнбрюк.

«ОН…»

— Сэйнт …Амадеус?

— Может быть, Синт Амандус? — Предлагают из-за спины.

« В танго, в парижском танго …»

— Да, точно. Синт Амандус.

« Я подарю вам сердце в танго …»

— Как он выглядел?

« А ночь синяя, и сладкое вино … Господи!»

— К… кто?

— Этот мужчина. — Снова Штейнбрюк. Спокоен, деловит, равнодушен…

«Машина…»

— Высокий…

— Насколько высокий? — Слева.

«Ведь ОН высокий? Ведь так? О, да. ОН теперь высокий…»

— Н-ну, у меня были туфли на низком каблуке, — она пытается вспомнить, но перед глазами несется круговая панорама комнаты, смазанная скоростью и визгом разогнанного до высоких оборотов мотора. — Я… мне кажется… я не доставала ему до плеча…

— Метр восемьдесят, примерно. — Предполагает капитан Паша справа.

— Да, возможно.

«Возможно… Скорее всего… Где-то так… Метр… и еще… почти метр… ОН…»

— Итак, он подошел к вам. — Слева. «А кто устроился на подоконнике слева? Знакомое лицо…» — На кого он похож?

— Ни на кого.

— Можно предположить, что он француз? — из-за спины.

— Нет, — трясет она головой. — Нет. Если только не из Лотарингии или Нормандии…

— Значит, сразу видно, что немец. — Кивает Штейнбрюк. — Типичный немец, не так ли?

«Сколько раз он ее об этом спрашивал? Десять, двадцать? И еще художник рисовал … два раза? Или, нет. Кажется, три… Или мне это только приснилось?»

— Или голландец. — Говорит она, но губы и язык не слушаются, и горло способно, кажется, издавать только хрип. — Или… или бельгиец.

— Он хорошо говорит по-французски? — Справа.

— Грамотно, — отвечает она. — Небыстро, но… он ошибается… не часто, но… иногда. Достаточно, чтобы… И акцент…

— Акцент немецкий? — Из-за спины, хлестко, угрожающе.

«Сукин сын! Выблядок!»

— Нет, еврейский! — Выплевывает она вместе с густой слюной.

— А по-немецки он с вами говорил? — Штейнбрюк невозмутим, холоден, деловит. И предельно вежлив. Ни ругани, ни перехода на «ты», ничего…

— Нет. — Выдыхает она с силой, пытаясь прочистить горло. — Ни слова.

— Вы сказали, что встреча произошла в Синт Амандус. — Снова капитан Паша. — На какой улице?

— Не помню.

— А какую-нибудь другую помните? — вопрос уже слева.

«Пинг-понг! Туда-сюда, обратно… Тебе и мне … Тьфу!»

«Устрой истерику! — предлагает Жаннет. — Я бы…»

«Ты бы…УЙДИ!»

— Вы слышали вопрос?

— Да… Бругстраат… бруг — это мост, ведь так?

— Да, по-голландски это мост. — Подтверждение приходит из-за спины, и сразу же шелест бумаги.

«На карте ищет…»

— Почему вы запомнили именно эту улицу? — А это снова Паша-капитан.

— П… потому что… Вы мне не верите?! Вы!!! Вы…

— Прекратите истерику! — Властно, как хлесткой пощечиной… Штейнбрюк…

«Мразь!»

— Итак? — Паша-инквизитор.

— Там была улица Бругстраат, и… Мост. Я подумала, это значит «Мостовая». И еще… я запомнила кондитерскую. Проходила мимо… открылась дверь, и на меня пахнуло теплом, ванилью, и еще кофе…, Я хочу пить!

— Высокий, похож на немца. — Говорит Штейнбрюк.

— Я хочу пить!

— Высокий, похож на немца. — Равнодушно повторяет Штейнбрюк.

«Не сдавайся! «В Париже…» В Париже Эйфелева башня и… танго. В Париже…»

— Я хочу пить! Дайте, пожалуйста, воды!

— Высокий…

— Воды!

— Похож на немца.

— Во… Я не сказала, что на немца. Может быть, скандинав, бельгиец… Воды?

— Волосы? — Слева, от окна.

— Дайте воды! Темно-русые.

— Может быть, каштановые? — гад из-за спины.

«Ну, ничего сволочь! Когда вам будут отбивать яйца в НКВД, вспомнишь этот день!»

— Я хочу пить.

— Вы не ответили на вопрос.

«Мразь троцкистская!»

— Нет, не каштановые. — Она сглатывает, но и слюны нет. — Темно-русые, волнистые… немного…. Подстрижен коротко… Дайте пить… — глас вопиющего в пустыне — безнадежно, ясно — не дадут. А комната уже не вращается — плывет. Медленно, тягуче, как балтийская волна. Тянется…

— Он был без шляпы?

— Ч…то?

— Он был без шляпы? — Пот заливает глаза, и в ушах гул, и непонятно уже, кто задает вопросы и откуда.

«Чудище стозевно, многолико… Но… Но в Париже… ОН… И танго… В Париже…»

— Нет, — трясет она головой. — Нет… Он был в шляпе… но когда мы зашли в кафе… В кафе… в кафе…

— Вы зашли в кафе, и он…

— Он ее снял.

— И вы увидели его прическу?

— Да.

— Где расположено это кафе?

— Не помню.

— Опишите место. Как выглядит кафе? Что напротив? Что рядом?

«Боже мой! Мой… мой… Голова… Вопросы, вопросы… тридцать тысяч одних только вопросов… Гоголь… Не помню, не знаю, где-то, как-то… Ну, чего вы все от меня хотите?!»

А время тянется, и комната то кружится в вальсе, то скользит в фокстроте, то мечется в танго. И хочется пить и в туалет. И умыться. Смыть пот с лица и с тела. И кофе, и закурить. И… Да, и водка сейчас бы не помешала.

«Стакан!»

«Ты выпьешь стакан водки?» — Ужасается Жаннет.

«Выпью…»

«А два?»

«А это уже анекдот, Василий Иванович! Уйди, а?»

«Мон шери! Расскажи им это… по-французски!»

— Почему вы смеетесь?

— Я? Я хочу пить. Можно мне воды? — Спросила, описав в подробностях кафе, где ужинали с Бастом.

— Позже. — Холодно останавливает ее Штейнбрюк. — Опишите еще раз этого господина. Все, что запомнили. Внешность, одежда, манера говорить…

«Баст… О, ты красивый мужчина, Баст фон Шаунбург. Сволочь немецкая! Бош! Шваб! Скотина… Фашист! Но да, красавец.»

— Я хочу пить! — Повторяет она после каждого очередного пассажа. — Вы слышите, я… хо… хочу… пить! Высокий, широкоплечий… Нет, не вата… Знаю. Женщины это видят.

«Отвлеки их, переключи…»

— Вот вы тощий. И плечи… узкие. А у Паши задница, как у бабы… А этот настоящий мужчина. Атлет! Дайте воды!

— А я хочу знать, почему вы нам лжете! — Кажется, Штейнбрюк совершенно спокоен. Но это не так. Он уязвлен. Но ему это, как слону дробинка. А вот капитан Паша… Вот его она уела, таки уела! — Сопит! Но ведь все правда. Рыхлый, белый, и бедра широкие…