Руслан Мельников - Орден: Тевтонский крест. Тайный рыцарь. Крестовый дранг [сборник, litres]

Бурцев вспомнил брата Себастьяна с его пыточным арсеналом. Пожалуй, татаро-монгольский вариант круговой поруки – не такая уж и плохая вещь.

Знакомое и раскатистое «Бр-р-рум-бам-п» неожиданно громыхнуло где-то на краю лагеря. И еще раз, и еще.

– В чем дело? – вскинулся Бурцев. – Нападение?

Десятник прислушался. Нахмурился.

– Нет, – мотнул головой Дмитрий. – Сигнал сбора на казнь.

– Казнь?!

Новгородец кивнул:

– То, о чем я тебе только что говорил. Смерть – она легка на помине.

Бурцев поежился.

– И часто у вас такое происходит?

– С тех пор, как вошли на польские земли – в первый раз. Так что, думаю, стоит посмотреть. Особенно тебе, Василь. Оно, знаешь ли, полезно будет. Идем!

В «полезности» предстоящего зрелища Бурцев сомневался. Но последнее слово десятника прозвучало как приказ. А в войске, где царят столь крутые нравы, пререкаться с командиром – себе дороже. Он предпочел не ерепениться. Пока, по крайней мере.

Мрачное действо происходило в круге, освещенном факелами. Огни держали угрюмые и неподвижные, словно статуи, воины с обнаженными саблями. Пламя злобно шипело и плевалось яркими искрами, чадило в черное небо густым дымом, плясало на ветру, отражалось одинаково недобрыми всполохами на заточенной стали клинков и в узких щелочках глаз.

Барабанщики, находившиеся за пределами огненного круга, мерно поднимали и опускали огромные колотушки. «Бр-р-рум-бам-п! Бр-р-рум-бам-п» – гулко вибрировала натянутая кожа монгольских тамтамов.

Суровые лица, колючие жесткие взгляды…

В центре круга располагалось странное сооружение. Несколько жердей, врытых в землю, отдаленно напоминали каркас юрты, не покрытой шкурами. Поверх этой ребристой конструкции были перекинуты веревки из конского волоса. На веревках в хитроумном переплетении узлов покачивались топор и с пяток тяжелых камней в прочной сетке. Под топором – бревно.

Плаха, что ли? Да нет, больше похоже на… Неужто гильотина? Ну, конечно! Лезвие топора зависло точно над деревянной колодой, а каменная гроздь придаст удару достаточную силу, чтобы отделить голову от тела. Видели бы это французы!

Перед татаро-монгольской гильотиной лицом вниз лежали осужденные. С дюжину человек. Все без оружия и без доспехов. Но по одеждам можно было угадать их прежний статус. Большая часть – нукеры какого-то князя-нойона. Да и сам князек, похоже, валяется тут же. Простых лучников-карачу было лишь двое. Один трясся мелкой дрожью. Остальные смертники ждали исполнения приговора с завидным самообладанием.

Веревки, как заметил Бурцев, опутывали только руки простолюдинов. Наверное, вязать знать без особой нужды здесь не принято. А сейчас таковой необходимости нет. Вырваться из плотного кольца стражи – невозможно. Никто и не пытался.

Барабаны смолкли. Видимо, народу собралось достаточно, чтобы начинать…

На освещенное факелами пространство вступил хан Кхайду в окружении телохранителей. Среди ханской свиты затесался и Сыма Цзян. Движения китайца были суетливыми, взгляд – бегающий. Казалось, китайцу предстояла неприятная работа, которой он хотел бы, но не мог избежать.

– А этот-то чего сюда влез? – шепотом спросил Бурцев.

– Сам не понимаю, – пожал плечами Дмитрий.

– Ханьский мудрец Сыма Цзян казнит простолюдинов так, как это делается на его родине, – раздался над ухом чей-то негромкий голос.

Бурцев обернулся. Бурангул! Сотник говорил по-татарски, глядя в огненный круг:

– Карачу должны погибнуть позорной смертью – их жизнь отнимет не рука палача, а сброшенный сверху топор. Таков приказ Кхайду-хана.

Со смертниками в бедных одеждах не церемонились. Кхайду отдал приказ – и двое воинов из ханской свиты уложили первого приговоренного в шатрообразный каркас. Горлом на бревно, шеей под отточенное лезвие. Бедняга дрожал всем телом и покорно ждал.

Желтолицый китаец тоже подошел к гильотине. Чтобы обрушить вниз смертоносную секиру, ему нужно было лишь дернуть хитрый веревочный узел.

Ни торжественного зачитывания приговора, ни последнего слова… Европейская напыщенность, связанная с насильственным умерщвлением человека, у азиатов ни практиковалась. Все происходило проще, быстрее, и потому, вполне возможно, легче для осужденных.

В могильной тишине раздался стук металла и камня о дерево. Китайская гильотина сработала безукоризненно. Обезглавленное тело забилось в конвульсиях, кровяной фонтан окатил плаху и землю, отрубленная голова выкатилась между жердями.

Голова смотрела осмысленным еще и полным ужаса взглядом, губы казненного подергивались. Бурцев вздрогнул. Знакомое лицо? Или показалось?

Два воина оттащили труп. Еще двое помогли Сыма Цзяну поднять тяжелое лезвие и удерживали его на весу, пока китаец заново вязал узел. Сверху, с топора и камней в сетке, обильно капало.

Второй карачу лег под кровавую капель сам.

Еще одно знакомое лицо? Точно! Один из лучников, с которыми отряд Освальда схлестнулся под стенами Вроцлава.

Легкое движение желтой сухой руки…

Нож гильотины рухнул вниз. Лучник, спасшийся от мечей польских партизан, погиб под топором в собственном лагере. Ну и нравы!

Бурцев узнал и знатных нукеров. Ошибки быть не могло: именно с ними он сражался у осадного тына, на «батарее» метательных машин. А приговоренный к смерти князек? Да это же тот самый нойон, с которого Бурцев собственноручно сорвал серебряную пластину! Неожиданная догадка промелькнула вдруг в его голове.

Бурцев повернулся к татарскому сотнику.

– За что этих людей приговорили к смерти, Бурангул?

– Ясно за что, – пожал плечами тот. – За трусость в бою.

– В каком? В каком бою, Бурангул?

Юзбаши нахмурился:

– Они не смогли уберечь осадные орудия под стенами Вроцлава. А их тысячник Шонхор к тому же потерял серебряную пайзцу Кхайду-хана, которую должен был хранить как зеницу ока.

Бурцев сокрушенно покачал головой. Сражаться – это одно, а вот так… Неприятно все же ощущать себя виновником казни. Пусть даже и невольным.

– Бурангул, а почему этих несчастных казнят только сейчас? – спросил он.

– Несчастных?! – юзбаши криво усмехнулся. – Из-за них мы потеряли осадные орудия и огненный припас. Конечно, Кхайду-хан мог казнить их сразу – прямо в Вроцлаве, но он поступил мудрее. Грядет великая битва, Вацалав. Скоро мы встретимся в решающем сражении с войсками силезского князя Генриха и тевтонского магистра Конрада, и сейчас от казни будет больше пользы. Тот, кто сегодня увидит позорную смерть в юрте смерти, укрепится духом перед предстоящей сечей. Никому не захочется разделить участь недостойного Шонхора и его трусов.

Недостойного Шонхора и его трусов? Бурцев хорошо помнил, как отчаянно дрались осужденные с воинами Освальда. Если это трусость, что же тогда в понимании Кхайду храбрость?!