Александр Михайловский - Призрак Великой Смуты [авторский текст]

Но не срослось и это – в обеих редакциях истории к власти пришли большевики и сделали все по-своему. В главном потоке – грубо, с народным бунтом и стрельбою, так восхитившими в тот момент Блока, в этой редакции – тонко и почти незаметно, но все равно необратимо, отсекая обратный путь к хаосу недовласти Временного правительства.

Александр Васильевич Тамбовцев, который, занимая пост главного редактора агентства новостей ИТАР и по факту являясь главой всей большевистской пропаганды, еще в конце 1917 года имел по поводу этой компании отдельную беседу в ведомстве Феликса Эдмундовича Дзержинского, попросив повнимательнее приглядывать за этой поэтической тусовкой, как за людьми безусловно талантливыми, но полными высокомерных классовых предрассудков, а от того неумными в политической жизни и склонными к различного рода авантюрам и заговорам. Интеллигенты ж, мать их ети! Ему очень бы не хотелось, чтобы из-за недостатка профилактической работы кого-то из этих людей пришлось бы поставить лицом к исклеванной пулями кирпичной стене.

В последние дни наблюдение за квартирой Мережковского и Гиппиус только усилилось, поскольку, по предположению сотрудников НКВД (ранее тем же самым занимавшихся в царской охранке) квартира на Сергиевской была одним из тех мест, где должен был объявиться направившийся в Советскую Россию Савинков. Тем более, что эсеровские деятели разного калибра в квартире дома на углу Сергиевской и Потемкинской в течение зимы уже мелькали, и вскорости возможно было ожидать появления там по-настоящему крупной рыбы.

Впрочем, в этой поэтической компании отношение к Тамбовцеву было куда менее гуманным. Там его считали одним из главных злодеев, растоптавших нечищеными солдатскими сапогами нежную идею Русской Демократии и отправивших ее по гибельному пути всемирного ужаса и кошмара. Железными легионами ада, на штыках которых был свершен переворот, назвала Гиппиус высадившиеся в октябрьском Петрограде механизированные роты морской пехоты из будущего, отведя Тамбовцеву чуть ли не роль самого Люцифера, явившегося к Сталину в ночь сражения при Моонзунде и предложившего продать ему душу за царствие земное и небесное.

Вот что писал по этому поводу сам Мережковский, явно считавший себя отцом русской демократии (впрочем, и в нашем прошлом он писал примерно то же самое, только менее определенное):

– Как благоуханны наши Февраль и Март, солнечно-снежные, вьюжные, голубые, как бы неземные, горние! В эти первые дни или только часы, миги, какая красота в лицах человеческих! Где она сейчас? Вглядитесь в толпы Октябрьские: на них лица нет. Да, не уродство, а отсутствие лица, вот что в них всего ужаснее… Идучи по петербургским улицам и вглядываясь в лица, сразу узнаешь: вот он – большевик, вершитель и могильщик истории. Не хищная сытость, не зверская тупость – главное в этом лице, а скука, трансцендентная скука строителя «рая земного», «царства Антихриста».

Поэтов, художников и писателей, сотрудничавших с новой властью, эта интеллигентская компания ненавидела и полностью порывала с ними всяческое общение. Одной из таких персон нон грата оказался поэт-футурист Владимир Маяковский, активно сотрудничающий в ИТАР как штатный автор и в то же время художник-оформитель революционных агитационных плакатов. И совершенно не важно, что в этой редакции истории на улицах Петрограда не валялись трупы людей, а банды грабителей, буквально терроризировавших обывателей при безвластном Временном правительстве, в течение зимы 1917—18 годов были истреблены НКВД и патрулями Красной гвардии под корень.

Каждый шаг новой власти воспринимался на Сергиевской в штыки, начиная от подавления мятежа Троцкого-Свердлова и Рижского мира, и заканчивая последними всеобщими выборами, заменившими отмененные Сталиным выборы в Учредилку. Выборы большевики выиграли с оглушительным успехом, что было неудивительно, если вспомнить Декреты о Земле и о Мире, сам Рижский мир, вернувший домой миллионы мужиков в солдатских шинелях, а потом еще и отменившие застарелую, как мозоль, Продовольственную разверстку, дамокловым мечом висевшую над мужицкими хозяйствами аж с осени пятнадцатого года.

За большевиков-сталинистов в большинстве своем проголосовали даже городские обыватели, увидевшие в них защиту от беспредела как уличных бандитов, так и мало чем отличающихся от них «углубителей революции», творивших на местах такое, что иногда волосы становились дыбом. Так, спецотрядом НКВД был расстрелян Саратовский совет в полном составе, на волне революционного энтузиазма издавший декрет об обобществлении женщин. И поделом. Головой надо думать, подписывая такие бумажки, а не тем самым местом, на котором обычно сидят.

Но господа Мережковские и примкнувшие к ним интеллигенты отнеслись резко отрицательно как к самому факту местной самодеятельности, так и к жесткой реакции на нее центральных властей, считая, что и то и другое только приближает ожидаемое ими «царство Антихриста». Такое же неприятие они выказывали и по поводу подавления сепаратистских движений на Украине, в Бессарабии, на Дону, Кубани, Кавказе и других местах, шепотом пересказывая друг другу байки о тысячах и миллионах невинно замученных «героев сопротивления большевикам». Цифры при этом назывались далекие от всяческого правдоподобия, и размножались они от пересказа к пересказу, как тараканы в неубранной помойке. Правда, голод и дохлые лошади на улицах, в отличие от нашей истории, уже не упоминались, потому что их не было.

– «У России не было истории. И то, что сейчас происходит, – не история. Это забудется, как неизвестные зверства неоткрытых племен на необитаемом острове. Канет. Мы здесь живем сами по себе. Кто цел – случайно. Каждый день кого-то расстреливают, „по районным советам…“»

Слушая эти страшные рассказы о «тысячах расстрелянных офицеров», Анна Ахматова, у которой была родня и в Севастополе, и в Киеве, и в Одессе, только недоверчиво хмыкала в самых интересных моментах. Из писем родных она прекрасно знала, как было все на самом деле и сколько при этом было жертв, а также и то, что теми жертвами были отнюдь не офицеры.

Но это, собственно, было неизбежно, потому что там, где есть интеллигенты, ненавидящие любую власть (даже если она состоит и из них самих), там будут и такие разговоры. Обмениваясь между собой слухами и раздувая цифры жертв до невероятных величин, эти в общем-то неглупые люди сами не понимали, насколько они оторвались от окружающей их реальности. В ней главным был не зарождающийся культ Сталина, в котором персонифицировалась новая власть, и не вымышленные «зверства большевиков», которых не было и быть не могло, поскольку все творцы Красного Террора, вроде Урицкого, полегли во время мятежа Троцкого — Свердлова.