Михаил Королюк - Спасти СССР. Манифестация

- Из Ленинграда.

- Сорок пятая или двести тридцать девятая?

- Двести семьдесят вторая.

Блондин недоуменно поморщился, словно пытаясь что-то вспомнить.

- Не напрягайся, - рассмеялся я, - это языковая.

- Ого… - Он удивленно поморгал и добавил: - А　почему не пошел в спецшколу?

- Ну… - протянул я, обдумывая, что бы соврать. - А　и не предлагали. Я　только в этом году прорезался. Кстати, Андрей Соколов.

Я протянул руку.

- Вадим Книжник, Москва. - Он крепко пожал мою ладонь. - Давай рядом сядем.

В актовом зале по въевшейся комсомольской привычке мы устроились подальше от президиума. Слева от Вадима в кресло плюхнулся вихрастый брюнет со взором горящим.

- Привет, Вадим, - сказал он, - ну что, поборемся? У　тебя последняя попытка.

- Всегда готов, Вить. Андрей, знакомься, - повернулся он ко мне. - Это Витя Гальперин, он в том году первый диплом у меня увел. Витя, это Андрей, из Ленинграда. Учти, он хоть и из обычной школы, но, похоже, нормально волочет.

- Из обычной… - протянул, прищурившись, Гальперин, - это может быть даже опасней, чем из математической, раз досюда дошел. От спецшкол хоть знаешь чего ждать.

- А… - махнул я рукой, - все равно основной соперник на таких соревнованиях - это ты сам.

- Это верно, - согласился Гальперин.

- Я, кстати, из девятого класса, - заметил я, - но хочу к вам прибиться, на ваш тур.

- Зачем? - хором удивились ребята.

Я пожал плечами:

- Так интереснее будет. В　положении об олимпиаде запрета нет.

На сцене тем временем началось движение - рассаживался президиум. Затем на трибуну бодро выкатился представительный мужчина, оказавшийся замминистра и председателем оргкомитета.

Я откинулся на спинку и слушал его вполуха, больше думая о намеченной на завтра встрече с бабушкой Мелкой, чем об олимпиаде. Телеграмму о встрече я ей отбил из Ленинграда, но приедет ли она? И　если да, то с какими намерениями? Пока я переживал о вариантах нашей предстоящей беседы, мой подростковый организм непроизвольно елозил по скамье и громко сопел, словно от волнения из-за предстоящего тура.

- Да не корову же ты проиграешь, - шепотом попытался успокоить меня Книжник.

- Ага, - согласился я, - не корову. Но не хочется.

Отдавать Мелкую бабушке я категорически не хотел. Но как убедить ее в своей серьезности и во всех смыслах этого слова состоятельности?

Председатель оргкомитета закруглил свою речь, напомнив нам напоследок о предстоящем возложении цветов к Вечному огню и коммунистическом субботнике, и　передал слово Колмогорову.

В зале наступила абсолютная тишина, потом раздался негромкий глуховатый голос академика. Я　наклонился вперед, старательно вслушиваясь в каждое его слово.

- Мой коллега и хороший товарищ, - начал Андрей Николаевич, - один из самых замечательных советских математиков, Борис Николаевич Делоне говорит так: «Большое научное открытие отличается от хорошей олимпиадной задачи только тем, что для решения олимпиадной задачи требуется пять часов, а　получение крупного научного результата требует затраты пяти тысяч часов». Ну и, я　добавлю, второе отличие в том, что задачи на олимпиаде точно имеют решение - мы, жюри, это проверили.

Я желаю всяческих успехов в решении математических задач и побед всем вам. Но кто-то точно победит, а кто-то не войдет в число призеров. Не вздумайте огорчаться! Пути к серьезной работе в области математической науки различны. Одним легче дается решение замысловатых задач, другие вначале не выделяются на этом поприще, но, двигаясь медленно, в　конечном итоге овладевают глубоко и серьезно теорией и научаются работать самостоятельно несколько позднее. И　из тех, и　из других получаются первосортные ученые. Поэтому при выборе математики как предмета основных интересов и работы на долгое будущее каждый должен руководствоваться собственной самооценкой, а　не числом премий и похвальных грамот на олимпиадах. Успехов вам всем, интересных задач и открытий!

Зал зашелся аплодисментами. Я　с энтузиазмом отбивал ладони вместе со всеми.

И все-таки правы те, кто говорит, что обостренное чувство банального - это родовой признак математиков. Для пустословия на церемонии открытия олимпиады места не нашлось, и　заседание закрыли через двадцать минут после его начала.

Народ потек из зала. Уже в вестибюле мне удалось настичь Рукшина.

- Сергей Евгеньевич? - позвал я его.

Сегодня утром я уже огорошил его своим желанием, теперь предстояло довести дело до конца. В　конце концов, мне надо набирать известность, пусть и таким экстравагантным способом. Потом, когда дойдет до газетных статей, всякое лыко будет в строку, даже такое.

- Андрей… - Он тяжело вздохнул, понимая, что от продолжения нашего разговора ему не отвертеться. - Я　по-прежнему считаю, что тебе не нужно выпендриваться. Выступай за свой девятый класс. И　я не могу решать такие вопросы сам, нужно разрешение председателя жюри. Но ты же не собираешься этой своей прихотью беспокоить самого Колмогорова?

- Собираюсь, - твердо сказал я, - вот прямо сейчас и спрошу.

Рукшин закатил глаза к небу, взывая, видимо, к своим немалым педагогическим талантам.

- Андрей… - произнес он терпеливо, но тут из дверей зала вышел Колмогоров.

Я качнул корпусом, обозначая свое намерение, и　терпение Рукшина моментально испарилось.

- Стой, - прошипел он зло, а　потом что-то быстро про себя решил и сказал уже гораздо спокойнее: - Пошли вместе.

Мы догнали академика в коридоре.

- Андрей Николаевич, - робко обратился Рукшин к его спине, - вас можно на минутку отвлечь?

- Да? - повернулся к нам Колмогоров, и его светло-голубые, как будто выгоревшие от времени глаза посмотрели куда-то между нами. Было видно, что мысли его витали где-то далеко.

Я испытал восторженный трепет, схожий с религиозным. Подумать только: вот, на расстоянии пары метров, под ненадежным прикрытием тонкой лобной кости, прямо сейчас, при мне, работает один из самых совершенных разумов за всю историю человечества! Исполин, титан, универсальный гений - все эти истершиеся и обесцененные от частого употребления ярлычки лишь в малой степени отражали величие этого невысокого пожилого человека в скромном поношенном костюме.

Я старательно впитывал впечатление: светлолиц и седовлас; высокие скулы, нос с горбинкой и чуть восточный разрез глаз - ничего русского. Типаж напоминал верхневолжские народы. Чуваш? Черемис? Мокша?

«Хотя какая разница? - чуть мотнул головой, отгоняя дурную мысль, - ни таблица умножения, ни формула Эйлера не имеют национальности».

- Андрей Николаевич, - начал тем временем объясняться Рукшин, - вот молодой человек из девятого класса настойчиво требует, чтобы ему разрешили участвовать в олимпиаде с десятиклассниками.